любовью и смертью у нас должен родиться ребенок!
Самое страшное – парализация воли. Мне трудно понять, как у нее это получилось. Ее инициатива несла безусловность, то самое нечто, что сильнее меня, и чему я не в силах противиться. Словом, я покорился.
Той же ночью мы занялись продолжением рода. Я любил ее с безвольным отчаяньем. В этом было даже некоторое изощренное наслаждение: я теперь навеки ее, а она уж точно моя, мы обречены друг на друга. После всех катастроф, что между нами случились, после наших измен и особенно после смерти Ады, я ее избегал. Но постепенно она меня приручила. Я начал ее вспоминать и даже склоняться к идее, что, возможно, люблю. А что делать? Мы с ней муж и жена, надо жить как-то дальше. Но дальше-то что? Оказалось, ребенок. Не я первый, не я последний, законное утешение. Я только хочу сказать, это не было для меня потребностью, той естественностью, о которой она пыталась мне толковать. Инстинкт любви во мне не иссяк, это правда. Но утверждать, будто я жажду ребенка – ложь. Подсознательно я не хотел никакого ребенка, однако рассудок диктовал искусственную задачу: надо. Наверное, в жизни бывают такие мгновенья, точки судьбы, где правда и ложь сливаются воедино. Например, как в тот миг, когда двигая бедрами с нарастающим ускорением, со все большей яростью приближения к животному счастью, я вложился в последний звериный рывок – и застыл, и ослеп, и ушел в ощущение отсутствия, растворения во вселенной, где меня жадно всосала огненная дыра.
А может, это было ошибкой?
11
Осенью ушел с головой в работу.
Все было правильно: жена сидит дома, муж ходит в зоопарк. Я жил той же жизнью, что мои и знакомые, и коллеги.
Осенью 93-го мы работали под стрекот автоматных очередей.
Неприятные звуки доносились со стороны Белого дома. Его осада начинала входить в привычку. Вот опять какие-то драматические события, однако мне, как и большинству в зоопарке, было плевать. Обреченно и буднично мы продолжали ходить на работу по причине судьбы и необходимости трудовой деятельности. Мы являли собой презрение к вероятности быть убитыми. И не из геройства, а из неверия, будто можем на что-то влиять.
В зоопарке меж тем вершилась своя политика. Последние пару лет ситуация усложнялась. Некогда единое культурно-просветительное и природоохранное учреждение, зоопарк подвергся административной реорганизации. Попросту говоря, его растащили на «удельные княжества», и теперь в каждом «княжестве» имелись свои «князьки», каковые в соответствии с новейшей установкой на демократию пребывали в статусе хронических перевыборов.
К счастью, «Террариума» процесс пока не коснулся. В числе нескольких старорежимных подразделений он все еще оставался в централизованном подчинении. Сколько продлится затишье, никто не знал. На всякий случай, готовились к худшему.
Время от времени отец рассказывал страсти из бытия отщепенцев: то руководство «Слоновника» обвинили в нецелевом использовании бюджетных средств, то экспозиция «Ночная жизнь» оказалась крышей для темных делишек, то замзаву «Дома птиц» в итоге дебатов начистили клюв. Отец очень нервничал, продолжая
