эти часики – роскошь, но других у нее нет.
Только девять часов. Совсем еще не поздно. Может быть, разошлись из-за мороза? В последние дни так холодно, что люди торопятся пораньше вернуться домой…
И вдруг тишину прорезал тревожный, нетерпеливый телефонный звонок.
– Товарищ Землячка у себя?
Она сразу узнала – Дзержинский! Но на этот раз голос его звучит как-то необычно.
– Это я, Феликс Эдмундович, – ответила она и пошутила: – Как это вы меня не узнали?
– Розалия Самойловна… – Голос Дзержинского прервался.
Она поняла, что ему почему-то трудно говорить.
– Владимир Ильич… – Он замолчал. – Владимир Ильич скончался два часа назад в Горках… – Дзержинский овладел собой. – Час назад туда выехало Политбюро. А вы – приезжайте ко мне.
Розалия Землячка
Землячка слышала каждое слово и отвечала так, как и следовало отвечать, и в то же время у нее потемнело в глазах. В комнате горит свет, и – темно. Она не знала, долго ли это длилось – мгновение, минуту, вечность… Казалось, у нее остановилось сердце.
Вся жизнь ее поколения связана с этим человеком. Именно он – он был тем источником разума, света, движения, который вдохновлял большевиков.
Она взяла себя в руки. Сейчас нужны ясность мысли и сила воли, без чего невозможно вынести такое испытание. Нужно мобилизовать все свои силы, действовать отчетливо и разумно.
У двери она на секунду задержалась, мельком взглянула в небольшое зеркало, поправила волосы – губы вздрагивали, она стиснула зубы – держись, держись, именно сейчас нельзя позволить себе распуститься! – и вышла в приемную.
Ее помощники находились на месте.
Вскинула на переносицу пенсне, посмотрела строго.
– Товарищи, только что звонил Феликс Эдмундович. Мы потеряли… – Спазма сдавила горло. – Два часа назад скончался Владимир Ильич. Прошу вас… – Она знала, все понимают без слов, и пыталась скрыть горе за деловыми распоряжениями. – Поезжайте на Павелецкий вокзал, пойдите в депо, пусть подготовят паровоз, который в прошлом году рабочие подарили партийной организации депо. Предупредите типографию, будут срочные материалы.
Голос не дрожал, она говорила скупо, отрывисто, непререкаемо, как и всегда в решительные моменты, за что многие, кто плохо ее знал, считали Землячку очень сухим человеком.
Она стояла посреди комнаты. Медлила. Вспоминала, не забыла ли чего.
– Вы уходите, Розалия Самойловна?
Все знали, что домой Землячка ходит пешком.
Все же кто-то спросил:
– На конный двор не позвонить?
– Нет, нет, – отозвалась Землячка. – Я доберусь…
Перечить ей не полагалось.
Ветерок с присвистом несся по заснеженной Полянке. Возле райкома горел фонарь, единственный
