все так просто.
Свет фар скользнул по дороге. Открытый внедорожник резко затормозил. Водитель выскочил и, грохоча, побежал по коридору барака, барабаня в дверь.
– Небольшая серенада для мастера, – сказал Рольф. – Они приходят за ним каждую третью ночь. Если что-то где-то сломалось, они все бегут за Хаманном.
– Но он же и так приходит на работу самым первым.
– Конечно. Я уже видел, как он был на ногах три дня и три ночи из-за аварии, а потом еще отпускал шуточки, чтобы подбодрить остальных. – Рольф засмеялся. – Каждый месяц он напивается, а утром приходит, все еще не совсем протрезвевший, но пунктуальный, как будильник, и задает всем жару. Но я уже говорил тебе, что у него нервы стальные.
– Я никогда не видел, чтобы он уезжал в воскресенье.
– У него нет семьи, – сказал Рольф, – во всяком случае, он нам о ней не рассказывал.
– Ради кого он тогда так надрывается?
Рольф ответил то ли удивленно, то ли раздраженно:
– Ради комбината. Ради нас.
Николаус отвернулся и промолчал. Через пару минут водитель шел вместе с мастером. Он увидел две темные фигуры в окне и с сентиментальным пафосом процитировал: «Под серебряной луной…» Он застегивал рубашку и пиджак на ходу.
– Что случилось, товарищ Хаманн?
– В сушилке прорвало трубу. А труба-то четырехсотмиллиметровая. – Он залез в машину, несмотря на свою полноту, и, пока водитель разворачивался, высунулся из окна и крикнул: – Совы, ложитесь спать! Самый лучший сон – это сон до полуночи.
Они смотрели вслед удаляющейся машине. Из-под шин летел гравий.
Николаус сказал:
– А я просто всегда думаю о том, как мне жить дальше и что мне нужно делать… Не представляю свою жизнь без рисования.
Рольф сделал движение, как будто хотел положить руку ему на плечо, но передумал и сказал:
– Не нужно извиняться. Я тоже хочу добиться чего-нибудь, поэтому и пошел учиться. Тебе просто нужно в какой-то момент понять, для кого ты учишься или для кого ты рисуешь.
– А ты пишешь стихи только для себя или потому, что тебе приносит это удовольствие? Ты их никому не показываешь.
– И правильно делаю, – отмахнулся Рольф, уверенность покинула его. – Белиберда и сырой материал. Возможно, однажды…
Они оставили открытыми обе створки окна. Луна теперь стояла на расстоянии вытянутой руки над лесом, и ее голубовато-белый свет падал на половицы, покрывало Николауса и его любимые пейзажи на стене. Шумели сверчки. Николаус прошептал:
– Эй, Рольф. Ты же поговоришь с Рехой?
– Я просто притащу ее сюда.
Николаус сказал то ли луне, то ли Рольфу, то ли самому себе:
– Я называю ее «девушка с волосами красного дерева».
Ближе к утру, когда стало очень прохладно и над горизонтом поднялись полосы бледно-красного цвета, Хаманн вернулся.
Николаус
