стопку пластинок, но музыку так и не включили – просто никому не хотелось прерывать ход задушевной беседы.
Говорили о многом и разном и, конечно, в основном о благословенном довоенном времени. Бель с грустью вспоминал свой родной Ливерпуль, о том, какой прекрасной, размеренно-патриархальной жизнью жили тогда люди. Бертус и Лео, естественно, делились воспоминаниями о достопримечательностях своих «самых чудесных в мире городов» – Антверпена и Кракова, а Иоханнес рассказывал о Берне, о том, какой это красивый город, как удачно сочетаются в нем глубокая старина и модерн, как прямы, широки и чисты его улицы с проложенными в середине их глубокими каналами и как удобны для пешеходов в случае ненастной погоды крытые галереи вдоль зданий. Мы же – я, Клава и Нина – с воодушевлением рассказывали своим внимательным слушателям о нашей счастливой жизни в России, о нашем особом ленинградском мире, где люди добры, приветливы и внимательны и где даже воздух – свежий балтийский воздух – пьянит свободой, чистотой и радостью.
Я вспомнила о прочитанных «Письмах русского путешественника» Карамзина и спросила у Иоханнеса, как чувствует себя сейчас символизирующий его город медведь, по-прежнему ли он живет, прикованный цепью к тумбе, на зеленой лужайке в центре Берна?
Иоханнес, высокий, стеснительный, худущий парень с добрыми голубыми глазами, с удивлением уставился на меня: «Медведь… Зачем медведь?..»
И я поняла, что многое из того, что видел когда-то путешествующий по Европе восторженный русский аристократ Карамзин, начисто смели пролетевшие годы, что милая, добрая старина исчезла, уступив место жестокому натиску цивилизованной современности. Интересно, знают ли, помнят ли сейчас в Швейцарии о славном герцоге Церингенском, который, начав строить город, решил назвать его именем первого убитого им животного. Герцог отправился на охоту, свалил медведя и, согласно принятому решению, наименовал свой город Бером (от немецкого слова Бер – медведь), который впоследствии стал Берном. С того времени и повелось держать в городе живого медведя…
Распрощались мы очень тепло и по-дружески. По-моему, у каждого остались самые приятные впечатления от этого вечера.
В воскресенье, рано утром, я уже сидела в поезде. До Мариенвердера доехала благополучно, если не считать небольшого, несколько омрачившего настроение инцидента. В пустом почти вагоне, наискосок от меня, через проход, сидел какой-то невыспавшийся, непрерывно чихающий и сморкающийся в платок тип, который время от времени неприязненно поглядывал в мою сторону. Наконец он встал, опустился на скамью напротив меня и, указывая взглядом на мой «ОСТ», спросил настороженно:
– Фрейляйн русская?
– Да.
– А куда фрейляйн отправилась в такую рань? И притом одна. Разве русским разрешается ездить в поездах на дальние расстояния?
Я молча достала из кошелки свой «аусвайс», показала ему. Сопливый тип внимательно рассмотрел мой пропуск,
