показалось, что дверь в соседнюю комнату чуть приоткрылась, скрипнула, а из-под шкафа выползло и навалилось на меня что-то чернее ночи – что-то тяжёлое, страшное, душное. Такое, что невозможно ни двинуться, ни закричать. Я и не кричала.
Ужас был такой осязаемый и плотный, что я даже думать ни о чём не могла. Да и просто дышать было невозможно. Абсолютная страшная чернота придавила меня к полу. Такого я ещё ни разу в жизни не испытывала.
Сколько это длилось? Мне показалось, что очень долго и мучительно. Вечность. Но в момент, когда всё казалось навсегда поглощённым тьмой, в комнату зашла мама, включила свет и удивилась:
– Ты чего это с открытыми глазами? Ну-ка спать быстро!
И вот тут я взбунтовалась: вцепилась в неё и наотрез отказалась спать на полу. Мама не любила капризов, но пришлось смириться, потому что у меня начиналась истерика, а время было позднее. Успокоилась я только на высокой кровати, укутанная с головой в одеяло. Мама уверяла, что в этом коконе меня никто не достанет. С тех пор я так и спала всё детство, оставляя маленькую щёлочку для носа, чтобы дышать. И чернота больше не нападала. Правда, родители больше никогда не брали меня на похороны. Решили, что я излишне впечатлительный ребёнок.
Но это не конец истории. Я выросла, крестилась и даже считала себя вполне верующим человеком – до такой степени, что моя подруга, у которой умирал от рака отец, обратилась ко мне с просьбой поговорить со священником о крещении её папы. Я договорилась. Он поехал в госпиталь и успел совершить таинство за несколько дней до смерти.
Я ночевала у подруги после похорон, и той ночью всё повторилось в точности, как в моём детстве: я лежала без сна, дверь будто приоткрылась, и «чернота» навалилась такая же плотная, и страшная, и безысходная. Она душила за горло и давила на грудь так, что нельзя было вздохнуть. Правда, теперь я знала, что свет есть, что чернота не насовсем и что надо молиться, но язык меня не слушался, как и голова, я не могла произнести даже одно слово. Рот как будто забило что-то чёрное, душное, а меня окружал не воздух, а плотная масса, жуткая вязкая жидкость. Казалось, я сейчас захлебнусь, утону в этой черноте, и только яркая вспышка света в детском воспоминании – давний электрический разряд под потолком прабабушкиного дома заставил меня бороться: поднять руку ко лбу и перекреститься – медленно, с огромным усилием, будто я вытаскиваю эту самую руку из-под горы песка. «Господи, помоги!» Мне казалось, что я кричу, но это был даже не шёпот, а еле слышное движение, так воздух выходит из дырочки в воздушном шаре. Хватка на шее ослабла, и я с усилием по одному слову зашептала, скорее, засипела молитву. И чернота отступила.
А буквально через несколько дней мне пришлось лететь на самолёте. Я готовилась к тому, что мне будет плохо, очень плохо, но этот первый полёт после неудачного детского оказался совсем другим. На взлёте я поймала ощущение расправляющихся за спиной крыльев. Чувство не просто лёгкости – в этот момент мне
