что его обитатели успеют спрятаться, пока немцы нафилософствуются и, может быть, пойдут восвояси. «Надо было наших сразу предупредить, что у задней стены лаз, доски отодвигаются», – жалела запоздало.
И всё же полковник перехватил её взгляд.
– Осмотрим двор и сарай, – предложил неожиданно и направился к сеннику.
Хозяйка отчаянно бросилась наперерез:
– Там родственники, дети! Документы есть! В Городок идут, им приказано. Отдохнут, переночуют…
– Партизанен? – немцы насторожились, вскинули автоматы.
– Нет! Нет! Женщины, дети, старики… Заночевать пустила, – спотыкаясь, бежала вслед за ними Дарья Тимофеевна.
Распахнули дверь. Поток света, хлынувший в сумрачное нутро сенника, высветил испуганные лица беженцев – замотанные в платки детишки, укутанные, как зимой, немощные старухи.
Пока немцы находились в хате, мужики всё-таки успели уйти в лес, увели с глаз долой лошадей и затаились. Но в глубине сарая фельдфебель различил сбившихся в кучку женщин, и хоть они прятали лица под низко опущенными платками, отметил среди них и юных девочек, и молодиц. Не обнаружив партизан, разочарованно скривился, закинул автомат за спину, поспешил на воздух.
Беда миновала.
Прощаясь со своими, Трофим обнадёжил новостями о приближающемся фронте, о красных флагах в Смоленске. Рассказал, что драпают немцы на запад, и уже скоро, совсем скоро Красная Армия освободит Езерище. Напоследок даже озорно улыбнулся:
– Слыхал я, как они давеча про русскую душу, трошки научился понимать по-ихнему. Этим гонорливым поганцам души нашей вовек не разгадать! – и выскользнул из хаты.
Незаметно, огородами, прячась за деревьями и кустами, скрылся одному ему известными тропками.
Беженцам оставаться в деревне тоже становилось опасно. Кто знает, что придёт в голову фашистам? Приставят полицаев и погонят в неметчину. Решили уходить на рассвете.
Уже стемнело, а лысый немецкий полковник стакан за стаканом пил самогон, пытаясь заглушить нарастающую тревогу. Когда двадцать четвёртого сентября радио сообщило, что русские пытались прорвать линию обороны в районе Смоленска, который уже два года немцы называли по-хозяйски «Шмоленгс», и где фюрер расположил штаб-квартиру, Георг не поверил своим ушам. «Но сегодня – русские уже в Смоленске! Что дальше?! – размышлял он в отчаянии. – Когда и где мы наконец остановим их? Мой герой, мой Геббельс, призывает к тотальной войне – не щадить и уничтожать всё на своём пути. Разве мы поступаем иначе? Но русские всё равно одерживают победу за победой, а несокрушимая немецкая армия отступает! Где мой брат Карл? Где мой друг Ганс? Они писали радостные письма и присылали фотографии, на которых, улыбаясь, поплёвывали на руины поверженных городов. Они торжествовали! Но их больше нет… Они убиты! Они истлели…» – Георг тоскливо обхватил голову руками и взвыл, словно подстреленный волк:
– Арне! Арне! Вставай,
