настоящий. Здесь уже дирижёрша постаралась. Если бы не она, Заходько бы на два-три симфонических оркестра людей набрал. Ага! Мучились бы потом: во что одевать? чем кормить? Вопрос! Нашлись даже и не «так сказать музыканты», а музыканты с достойным музпрошлым. Но амбушюр, пальцы… оставляли желать лучшего. Очень этого оставляли желать. А что вы хотите, показательная сторона перестройки – мать бедности! – безработица. И профессора, в газетах пишут, без работы оставались, теряли квалификацию, бутылки, можно сказать, пустые собирали… не то что…
Никто из отобранных музыкантов не знал истинной конечной цели своего неожиданного объединения, кроме, конечно, дирижёрши, да и та не всё поняла, но все старались показать «фирму», или, как минимум, старание.
Иногда и… нервы. А как же. Это же люди Искусства! Служители Мельпомены! Как можно без нервов, без, извините, скандалов, эээ… разборок.
О, о, о!..
Слышите, да? Похоже – ЧП!
Точно!..
Беспардонно, с грохотом, прерывая репетицию, резко подскакивает трубач, глаза на лбу, рот размером с армейскую столовую миску, бессистемно размахивает руками, в руках опасный для здоровья окружающих, в первую очередь для коллег, предмет – труба, горлом орёт. Не вежливо, не интеллигентно. Но наседает почему-то не на заокеанского врага, как положено в армии, а на своего коллегу – тромбониста.
– Натэлла Эммануиловна, – придушенно, сверкая глазами, орёт дирижёрше музыкант. Кстати, фамилия этого музыканта Мнацакан.
Неожиданная для Камчатки фамилия, заметили? Да! И имя соответствующее – Саша. Александр, значит. Если вы подумали, что он лицо какой-то национальности, кавказской, например, потому и вспыльчивый – вы ошиблись. Заявляет, что, нет, абсолютно русский. Но в многонациональном составе оркестра сейчас все такие вспыльчивые. Притираются потому что. – Я не выдержу! – кричит русский мужик Саша Мнацакан.
Прапорщик Заходько тоже, как и мы, все, слушатели, не понимает причины нервного взрыва, но на смятение в рядах музыкантов реагирует мгновенно, бросается на выручку дирижёрше. Заслоняет её своим телом, как спецназовец себя титановым щитом. Та его рукой решительно отодвигает – ничего же не видно, как из-за шифоньера: я сама!
– Немедленно пересадите от меня этого гнилого лабуха… – Каштанкой, на натянутой цепи, сипит трубач. – Это же надо… Ни одной живой ноты, чувак, не берёт. Портачит в ухо и портачит – лось камчатский. Я из-за него себя не слышу. Всё время киксует и сбивается, киксует и сбивается… Он же глухой! Как вы его взяли?! У него же слуха совсем нет. А вы думаете, что это я вру. Отвали отсюда, сейчас же, лажун старый, сгинь!
Вмазать бы тебе щас трубой между глаз, да инвентарь чужой – жалко!
Музыканта обидеть, как известно, легко. Остановить трудно. Маэстро Мнацакан тут же получает достойный, но вербальный пока отпор.
– Кто, старый?! – железобетонной глыбой нависает над «хозяином гор» тромбонист. У меня нет слуха?!
