тоже дурной финал.
Трудные мысли вертелись в голове, сменяя одна другую, они мелькали брусчаткой под ботами, шелестели листвой, плыли облаками. Тамила с удивлением обнаружила себя недалеко от Павелецкого вокзала. Пузатая амфора на крыше придирчиво оглядывала широкую площадь, несколько высоких окон перечеркнули доски, с правого боку выросла уродливая бородавка дощатого сарая. Перед зданием бродили солдаты, косились в сторону Зацепского рынка. Чумков говорил об ответственности, о том, что самостоятельная жизнь обставляется службой, жильем, соратниками. Куда она пойдет? С кем и на что собирается жить? Все эти доводы соответствовали истинному положению. А концовка оказалась неожиданной:
– Однако если ты, товарищ, все-таки намерена держать такую кашавасию, я могу предложить тебе свой дом и свою заботу, хоть она и не идет ни в какое сравнение с тем, к чему ты привыкла.
– Что? – Тамила сбилась с шага, оступилась и потому ухватила его за рукав. Вышло по-дуралейски, будто она за него цеплялась.
Он коротко изложил свои доводы: влюбился – да, не мог изжить из сердца – да, свататься не помышлял, потому как не отдадут, – тоже да, голову морочить не хотел – да. Теперь, если у нее все серьезно, то есть не детский каприз и не взбалмошная придурь, он готов жениться хоть завтра, однако не может обещать экипажей и пирожных. Оттого и молчал, не лез с признаниями.
Кострома тут же улетучилась ночным кошмаром, голова закружилась вместе с золотыми лоскутами осени. Тамила боялась верить услышанному и молилась, чтобы он еще и еще раз повторил. Степан догадался: разъяснил, что жизнь с ним ничем плохим не чревата, просто она не будет такой праздной и блестящей. Он говорил так же подробно и веско, как до того уговаривал вернуться под матушкин кров. Ей не удалось взять в толк, о какой такой праздности шла речь. Тася не помнила себя бездельницей: гимназия, фортепиано, танцы, кулинарные книги, рукоделие, визиты и примерки – дни полнились хлопотами с тех пор, как вместо коротких детских платьиц maman стала заказывать для нее взрослые с турнюрами.
Декор показался неподходящим для спора, да и вся эта праздность-непраздность решительно не важна: пусть лучше он снова скажет про любовь. Степан добавил, что его чувства проверены разлуками и бессонными ночами, и вообще он человек серьезный, и двадцать два – вполне зрелые годы для брака. И еще: он надеялся, что их собрания откроют ей глаза на роль женщины в новом обществе и она сама выберет верный маршрут, то есть простого и честного мужа без имени и капиталов, зато с бесконечным запасом любви. Этого хватило, Тамила потупилась и ответила коротко, как учили в бонтонных книгах:
– Я с благодарностью принимаю оказанную мне честь.
…И вот теперь перед ней стоял утюг, щерился чугунной мордой. Его следовало брать в руки и возить по выстиранному белью. Вызвалась
