устройства, что снабжало последний уцелевший оплот целебным электричеством. Такой привычной и желанной для всех электроэнергией. Тогда как прочие электрогенераторы разрушила война, гепротектор единственный в мире сохранил себя для людей, оставив за собой господствующее право дарить людям то, от чего многие поколения середины 21 века, не отвыкнут уже никогда. Его желтые круглые экраны горели всякий раз, когда он поглощал огромные пласты топлива, добытого людьми с таким непосильным и тяжким трудом.
Городские просторы Стичхоума теснились, в то время как огромная, почти бездноподобная яма, состоящая из многих кровеносных артерий прорытых шахт, расширялась еще больше; ее маленькие тусклые огоньки углублялись все дальше, и иногда казалось, что вот еще чуть-чуть и достигнут раскаленного земного ядра, что обрушится на них великой расплавленной болью. Все ради утоления его постоянно голодной и требующей насыщения неукротимой жажды полониевой руды, жизнь которой увы исчислялась недолговечными, но драгоценными минутами, ради коих все это затевалось и скармливалось в раскаленных печах гепротектора. Такими же печальными и недолговечными были минуты домашнего отдыха жителей Стичхоума перед голубыми экранами телевизоров. Именно это короткое время превратилось в столь сложный и почитаемый многими культ, о котором мечтал всякий, кто работал на благо гепротектора. Железный, суровый и вечно голодный Бог, однажды он вытеснит всех, и тогда высокие монолитные стены придется разрушить, дабы продлить титаническую тяжбу ради сиюминутных электрических удовольствий. Но стены не снесли. Дома жителей Стичхоума сплоченно теснились вокруг божественной многоярусной шахты, Готторн Хейз продолжал описывать вокруг нее круги, с привычной, как многие могли о нем подумать, бесцельной невозмутимостью и непостижимой многострадальной печалью в серых, оплывших от продолжительной бессонницы глазах. Днем он работал в шахтах как и все в этом городе, но под конец многочасового рабочего дня он выбирался из шахты на общем подъемнике, выходил на протоптанную земляную дорогу, на свой привычный каждовечерний маршрут.
Со стороны казалось, что Готторн не ведает усталости, было в нем что-то не надрывно-металлическое, что не могло сломать его волю, поддаться искушению и влиться в общее будничное стадо оголтелых фанатов электрических ощущений!
Он шагал по протоптанной дорожке, лишь иногда вглядываясь в кромешное вязкое горло бездны, за которой еще сотни неисследованных и не испещренных тоннелями кусков земли с залежами столь ценного полония. У Готторна защемило сердце, но он стойко переносил эту горечь, не показывая никому своих эмоций. В душе он боялся что, то – во что он поверил – не более чем сон. Или того хуже: слишком правдоподобная иллюзия, но такая глубокая, такая манящая в своем исключительной благосклонности, что не поверить в это просто невозможно! И Готторн верил! Всей душой верил, он догадывался, а точнее знал, что иначе умрет – это была его личная «проседь» сквозь черную пелену непроглядного тумана
