style="font-size:15px;"> – Можно расплатиться со временем по частям. Мы сделаем модель алмаза и отправим государыне. Последнее слово будет за ней. Кроме того… истинная цена камня огромна. Но не думаю, что Ее Величеству придется выплачивать ее целиком.
– Делаешь уступку Российскому кабинету?
– Делаю. Один из величайших алмазов достоин быть украшением какой-либо из царственных регалий величайших государей мира.
– Закажи модель, – кивнул Григорий. – А там посмотрим…
***
Суровый Лазарь Назарович, старея, смягчался по отношению к сыновьям, но к крепостным стал относиться еще строже. Проходя мимо барского дома, люди издали ломали шапку, даже когда старика Лазарева не было в имении.
Доживал он свой век в Москве. Все сильнее скучал по Востоку, по прежней своей жизни. Тосковал по умершей супруге. Анна Овакимовна была женщиной красивой, мудрой, молчаливой. Все силы отдавала мужу и детям. Для Онанеса ее смерть стала ударом, он как ребенок рыдал над телом матери.
Но долго не мог предаваться горю, дела поглощали с головой. Как и мечтал, Иван Лазаревич пошел дальше отца. Его мысли занимали Урал да Сибирь, и он сделал первый шаг в царство несметных богатств – арендовал у графа Строганова пермское имение с заводами и соляными промыслами.
Увлекшись железным делом, Ованес не бросал фабрику – лучшее шелкоткацкое заведение России. Но однажды государыне Екатерине поступила жалоба от фряновских крепостных на произвол управляющего, на низкую заработную плату, на растущую нищету… Екатерина в раздражении вызвала Лазарева.
– Неужели вы сами, без высочайшего вмешательства, господа, не можете разобраться со своими людьми?! – отчитала она старого друга. – Не ожидала, Иван Лазаревич, что ты позволяешь подобные притеснения.
Ованес, выкроив время, вне себя от негодования помчался во Фряново. Но приехав в имение, неожиданно успокоился… Говор лесов вновь манил к себе, звал под темные своды. В который раз Лазарев подумал о строительстве храма и усадьбы в этом славном месте… Все руки не доходят.
Управляющий уже сполна рассчитался с жалобщиками. Те ходили тише воды, ниже травы. Но, поймав взгляды некоторых, Иван Лазаревич так и поежился – он, храбрец Ованес! Нужно было поразмыслить. Велел передать, что в воскресенье собирает всех для личного разбирательства.
…Ованес молчал. Естественно, молчали и рабочие. Но вот он обвел всех взглядом, который иначе как орлиным не назовешь. Тут же стоял и управляющий. На лице – полная уверенность и благодушие, а в душе – страх. Как еще все выйдет, молодой барин горяч…
– Так, – начал наконец Иван Лазаревич, – значит, додумались, умники, жалобу в столицу писать, самой государыне?
Никакого ответа. Управляющий позволил себе легонько ухмыльнуться в усы.
– Что молчите? – повысил голос Лазарев. – Я знаю, Игорь Трофимыч уже спустил с некоторых три шкуры, поэтому вторично наказывать не стану. Но понять хочу, из-за чего весь сыр-бор?
