до скорой встречи!» Тянутся, тянутся дни… Что-то долго нет писем из Винницы. И теперь уж, наверно, совсем не будет. Значит, и мама ничего не получит, ничего не узнает. Можно себе представить, что с ней творится сейчас. И главное, нет никакой возможности сообщить. Ах, как медленно идет время, когда человек торопится, когда впереди тридцать пять дней ожидания, тридцать пять клеточек в самодельном календаре: день прошел – клетка зачеркивается крестиком, еще день – еще крестик, – но как это долго все!..
И вот наступает последний из этих дней. Курсантов ведут получать шинели. Теперь уже счет идет на часы. Прохладный сентябрьский вечер. Киевский вокзал. Остановились прохожие: с интересом и сочувствием смотрят на колонну девушек-бойцов. Гудок паровоза – как всегда, тоскливый и зовущий. Прощай, Москва! Здравствуй, новая жизнь!..
Теперь кажутся совсем далекими университетские будни. Подруги, товарищи, где они сейчас? Что с Володей, ведь он служил где-то на границе? Что с Мариной? И совсем-совсем далеко, как во сне, как в тумане, образы детства. Мать, маленькая, тоненькая, возвращается из школы; в одной руке старый, видавший виды, всегда до отказа набитый портфель, в другой – кошелка с помидорами… Зеленый берег Южного Буга… Знакомый хлопающий звук мяча на школьном дворе…
Наступают тревожные дни. Полк – в окружении. Уходит на прорыв один батальон, другой. Возвращается половина. В санчасти негде класть раненых. Впереди танки, позади танки, с флангов жмет моторизованная пехота, с воздуха бомбят «юнкерсы». Теперь очередь за их батальоном. Атаковать, отвлечь на себя силы противника, держаться до последнего, до тех пор, пока не прорвется весь полк…
И вот происходит самое страшное – то, о чем прежде невозможно было и думать. Серо-зеленые шинели со всех сторон. Прежде чем Ляля успевает оттащить в кусты тяжело раненного лейтенанта, их обоих хватают цепкие руки вражеских солдат.
Плен…
Нет, к этому нельзя привыкнуть, с этим нельзя смириться! Отныне у нее нет имени, есть бирка с номером, отныне у нее нет ни прошлого, ни будущего; она бредет по грязной дороге под бесконечным мелким дождем рядом с такими же полумертвыми людьми.
Они идут час, и два, и три; отставших подгоняют прикладами конвоиры; они идут и идут, и нет конца этой позорной дороге. Наступает вечер; наконец остановка, привал. Люди ложатся вповалку на мокрую траву. Вмиг исчезает все: деревья, конвоиры, мглистое небо; что-то тяжелое сладко смыкает глаза и усыпляет память.
Ляля просыпается от холода. Бледное осеннее утро. Дождь прошел, в лесу зеленеет трава. Неподвижно стоят деревья с порыжевшими кронами.
Но вот раздается команда: «Строиться!» Колонну снова гонят по бесконечной дороге. Куда?.. Все так же молча, в какой-то угрюмой сосредоточенности бредут и бредут люди. Бледные лица, разорванные шинели, грязные бинты.
Раненые уже не выдерживают: валятся с ног, падают. И тут начинается страшное: тех, кого нельзя поднять
