Это такое же движение от изнанки; мы движемся не от обстоятельств нашей жизни к эстетически видимым рукам, ее создавшим, но от рук к тем обстоятельствам, в которых мы живем. Появляется не гермафродитизм покаяния, как возвращение к первозданному Адаму, но бисексуальность новой жизни, открываемой как то что впервые – рука означает власть, рукоположение, посвящение; иначе говоря, власть над полом.
Данную трактовку подтверждает итоговое появление термина «утешение» в романе:
вчера с Ваней вспоминали как будет по-немецки утешение. У картины Возвращение блудного сына. Ваня по-немецки цитировал Рильке Боже, я же сандалька с твоей усталой ноги (571)
Такое «утешение» полностью переворачивает привычное эстетическое отношение: не любование отдельными произведениями, но ощущение себя как произведения. Оно не новое после Рильке и Пастернака («и прячешь, как перстень, в футляр»); но особенность Ильянена – что оно связано не с ситуацией усиленного переживания собственной смертности, а с поисками памяти, которая и должна найти правильное решение. Памяти, которая должна не разгадать загадку, но вспомнить и подобрать загадку к разгадке. Не раствориться в расслабленной разгадке, но обрести женственность гадания и мужественность разгадывания.
Булгаков – ницшеанец
В разделе «Животные и мораль» («Утренняя заря», кн. 1, раздел 26) Ницше впервые в истории философии приписывает животным способность самоконтроля, ту самую, которую стоическая философия и частично произошедшая из нее христианская аскетика признавала лишь за человеком. Ницше опирается на «английское» понятие мимикрии, толкуя мимикрию не просто как притворство, вызванное действием обстоятельств, но как такое притворство, которое может быть пущено в ход в любой момент.
Притворство – орудие животных; и готовность действовать этим орудием оказывается и действием самоконтроля. Ведь сам мир, с его пестрой сменой живых и мертвых вещей, устроен так, что заставляет того, кто всегда готов пустить такое оружие в ход, прежде смотреть, умерщвляет ли его дальнейший шаг самые вещи мира или дает им жизнь. Ницше отмечает, что при такой ловкости безупречного интуитивного расчета чувство правды у животных развито не меньше, чем у людей. Животные стоят на страже самих себя, не хотят обмануться, не хотят погибнуть, но желают скорее принять форму того, по отношению к чему они не ведут себя обманчиво. Несомненно, принимая образ камня, животные не обманывают камень, но наоборот, открывают небывалые высоты недоверия.
Ясно, что мысль Ницше направлено против Декарта, который объявил чувство правды высшим человеческим чувством не просто в этике, но в метафизике. Согласно Декарту, я могу убедиться в существовании реальности только зная, что я могу не солгать себе не только в данных обстоятельствах, но и в отвлечении от обстоятельств, просто «мысля» – тогда и Бог не может солгать
