ушел. Королева Соллас и Умфред безутешно смотрели ему вслед.
– До чего он упрям! – пожаловалась королева. – Я молила Господа о том, чтобы благодать истинной веры смягчила его сердце, и сегодня мне показалось, что мои молитвы услышаны. Увы, теперь его не переубедишь: только чудо способно его изменить!
– Я не чудотворец, – задумчиво произнес отец Умфред, – но мне известны некоторые факты, способные весьма и весьма заинтересовать его величество.
Соллас недоуменно взглянула на монаха:
– Какие такие факты?
– Мне придется усердно молиться, дражайшая королева! Молиться о том, чтобы Небо осветило передо мной путь истинный!
Королева капризно потупила взор:
– Если бы ты от меня ничего не скрывал, я могла бы что-нибудь посоветовать.
– Дражайшая, благословенная королева! Все не так просто! Молиться, молиться и молиться!
3
Два дня спустя Казмир вернулся в тайное помещение за кладовой. Выдернув брюшное перышко чучела черного дрозда, он взял его с собой в частный кабинет, примыкавший к королевской спальне. Казмир зажег свечу лучиной из камина и поднес перышко к пламени – перо вспыхнуло и сгорело, испустив облачко едкого дыма.
Когда последние пряди дыма рассеялись в воздухе, Казмир позвал:
– Тамурелло? Ты слышишь? Это я, Казмир, король Лионесса!
Откуда-то из теней послышался голос:
– В чем дело? Что еще тебе понадобилось?
– Тамурелло? Это ты?
– Что тебе нужно?
– Я нуждаюсь в подтверждении того, что со мной говорит именно Тамурелло.
– Помнишь Шаллеса, лежащего в канаве с перерезанной глоткой и устремившего в небо невидящий взор?
– Я помню Шаллеса.
– Говорил он тебе, в каком обличье я ему явился?
– Говорил.
– Я встретил Шаллеса в облике звездочета Амахаак-Эйля из Кайрвиддвена, во всем великолепии черной дрейхвы [14].
Король утвердительно хмыкнул:
– Я обращаюсь к тебе не без причины. Мои предприятия не продвигаются. В связи с чем я ощущаю подавленность и гнев.
– А, Казмир! Как можешь ты не замечать благосклонность судьбы? Три Сестры, ткущие пряжу бытия, не обделили тебя. В Хайдионе ты греешься, не пошевелив пальцем, у дюжины пылающих каминов! Твой трапезный стол ломится от яств и редких вин! Ты спишь на шелковых простынях под пуховым одеялом, тебе шьют одежду из мягчайших тканей, ты украшаешь себя золотом и самоцветами! Лишь только кто-нибудь навлечет на себя твое недовольство, тебе стóит только обронить пару слов – и обидчика убивают, если ему посчастливится. А если не посчастливится, его ждут тягостные муки Пеньядора. В целом и в общем невозможно не сделать вывод, что тебе повезло в жизни.
Казмир игнорировал насмешки чародея, явно преувеличивавшего изнеженность его привычек.
– Да-да.
Дрейхва – непереводимое древневаллийское понятие. Его можно приблизительно определить как внушенное себе состояние замкнутого, безрадостного сверхъестественного обострения чувств, в котором человек способен на любые нелепые выходки и бесчинства – полное отождествление себя с озарением, вдохновляющим все жуткое и роковое. Адепты так называемой «Девятой мощи» усматривали в дрейхве возможность внутреннего раскрепощения, позволявшего их могуществу достигать кульминации.→
→ В случае Тамурелло упоминание этой концепции следует рассматривать либо как издевательство, либо как проявление склонности к экстравагантным цветистым выражениям, неприязненно возбужденной тем, что Казмир с излишним упорством настаивал на удостоверении личности собеседника.
