а затем начинает подниматься все выше, как осенний воздушный шар. Пока, наконец, не становится еще одним облачком, еще одной игрой света.
Свет, лети.
Я там, куда попадают мертвые дети. Но даже когда мое дело сделано, я не знаю, куда они уходят – на более высокий уровень или в новую жизнь. Знаю только одно: подобно чочинам из моего детства, они уходят туда, куда я не могу за ними последовать.
Я еще долго наблюдаю за небом. Но в темноте больше ничего не движется, а в бескрайнем пространстве ночи я вижу только звезды.
2. Парень с татуировками
Город просыпается в ритме дневного света.
Сначала они появляются поодиночке и парами. Одинокие мальчишки-газетчики на велосипедах ведут войну у дверей. Я считаю их: четверо, пятеро, шестеро. Мужчины и женщины бегут по улицам, громко подпевая песне, которую больше никто не слышит. Я считаю их: семнадцать, восемнадцать, девятнадцать. Тучный чиновник опускает в почтовые ящики важные бумаги, письма, посылки. Я считаю: один человек.
И вот их уже десятки. Мужчины и женщины, некоторые в темных деловых костюмах, но большинство просто в клетчатой одежде или джинсах, спешат по тротуару. Некоторые нетерпеливо поглядывают на свои запястья, прежде чем сесть в экипажи без лошадей, которые они называют автобусами, или в те, что поменьше, которые они называют автомобилями (их двадцать семь). Другие же неспешно прогуливаются по дороге, а перед ними, укрощенные ошейниками, шествуют собаки разных пород и размеров (четырнадцать).
Несколько собак, завидев меня, начинают рычать и скалить зубы. Я показываю зубы в ответ, и животные тут же срываются с места, улепетывая по улице так, будто сам дьявол кусает их за хвосты. Хозяевам же остается только гнаться за ними следом. Я не испытываю особого уважения к животным, и, думаю, это чувство взаимно. Их поводки напоминают мне о моем собственном. Ошейники – такая же форма рабства, неважно, сковывают они шею или запястья, тяжелые ли они, как свинец, или же легкие, как веревка.
Наконец, они собираются толпами. Люди в дорогих костюмах с завышенными ожиданиями спешат, погруженные в мелкие заботы, которые поглощают их жизнь (тридцать восемь человек). В машинах ссорятся дети, которых в школу везут матери и отцы (их шестнадцать). У них нет причин видеть меня – неотмщенный дух, ничто. Я не являюсь частью их мира, так же как они больше не являются частью моего. У них впереди вся жизнь, а у меня – нет.
Я часто провожу целые дни в странном оцепенении. Когда ничто не привлекает моего внимания, я впадаю в состояние спячки.
Иногда сворачиваюсь калачиком на чердаках и в заброшенных сараях. Я не сплю, а существую без сновидений, редко задумываясь о земных вещах, но зацикливаясь на созданных из ничего чудесах. Это может длиться часами, днями, годами, или мгновение, которое необходимо птице, чтобы взмахнуть крыльями, или миг, которого достаточно, чтобы сделать глубокий вдох. Но вскоре ярость закипает снова, и самые потаенные уголки внутри меня
шепчут,
