Матвея – Татьяна была на сносях большим сроком, болезная, ослабела ещё с зимы. Всё время пути лежала в тряской телеге. Глаза обрамились коричневыми тенями, руки истончали, видна синева вен сквозь бледную кожу. Дорога измотала её окончательно.
В июле Татьяна зарожала. Обоз встал в роще у деревни. Смастерили для Тани шатёр. На рубленные берёзовые колья натянули шитое полотно из домотканого льна. С боков накидали веток с листвой.
Роды выдались тяжёлые. Женщина сутки мучилась в бесплодных попытках разрешиться от бремени. Жёны братьев, сменяя друг друга, приходили к ней, подносили воду, обтирали, молились, просили сил матери и благополучного начала для дитя. Татьяна металась, стонала в жару и бреду. Матвей бродил как неприкаянный вокруг шатра, откидывал полог, заглядывал, смотрел на Таню. В нос шибало каким-то первобытным духом, кислым потом, смешавшимся с запахом увядающих листьев порубленной берёзы. Видел босые молочные ноги жены, слышал её стоны, бормотание. Дочь Анна крутится рядом, завсегда подать, принести готова. Закусывает губу, знать волнуется сильно за мать.
Разразились в ночи небеса грозой, лютуя штормовым ветром. Огни костров потухли. Темень кругом. Татьяна в шатре с Анной, она отказалась уходить от матери. У дочки блестят тёмные, глубоко посаженные глаза то ли от слёз печальных, то ли яростью от бессилия плещут. Нос заострился, губы сжаты. К четырём ночи смогла Татьяна явить на свет синюшную девочку, которая даже не кричала, обессиленная рождением, но вдохнула сама, расправила лёгкие и тихо урчала. Анна приняла ребёночка на колени, в подол ситцевой юбки. Смотрела в свете лампы на сморщенные ладошки, пальчики, округлые пяточки, не ступавшие по земле, пропитанные материнскими водами. Поцеловала в лобик, прикоснулась губами к опухшим векам, рассмотрела синие глазки. Обтёрла малышку и завернула в простыню.
Через два дня Татьяна умерла. Истекла её жизнь с рождением последнего ребёнка. Не ела и не пила, к груди дочку не прикладывала. Лежала на постели из веток и листвы в беспамятстве, тихая, белая, хрупкая. Похоронили Таню в леске, где стоял обоз. Выкопали неглубокую могилу для худенького тела, обернули голову платком. На небольшом холмике поставили крест из тех же берёзовых кольев, из которых делали полог её родильни, привязав поперечину верёвкой. Ионовы двинулись дальше. Никто не запомнил название деревни, около которой её оставили. Осенью под дождями могила осела, крест покосился, упал. Через год поросло травой место погребения, сравнялось в разнотравье шумной берёзовой рощи, незримо теперь.
Семья следовала великим трактом, Бабиновской дорогой, соединяющей центральную Россию с Уралом и Сибирью.
Сестру Анна назвала Машей, отец одобрил. В обозе боялись говорить, что может помереть ребёночек, но так думали. Маруська была хилой, мало плакала, будто не по силам ей было громко заявить о приходе в мир и оплакать мать. Думали, что без Татьяны не выходить новорождённую, но Аннушка мысли такой не допускала. Быстро смекетила, что кормить будет жена
