вое его поджаристое лицо, как бы смягчилось, когда он увидел меня спускающего с крыльца веранды.
–Бежал! – сказал он мне, весь запотевший, пожимая мою руку. – Боялся – успел уехать. Ладно. Ты куда торопишься?
– Не понял? – растерянно бубню я ему, вдыхая прохладу утра, и, ожидая серьезность разговора, привычно лезу в карман за сигаретами.
Точно, как и мой покойный отец: невольно перенял, или перешла ко мне по наследству – привычка волноваться по любому поводу.
– Если время есть у тебя, никуда еще не торопишься, идем со мною? Тебе будет интересно. Ты ж журналист у нас. Женщину убили у нас в эту ночь. Да! – с досадой выкрикивает он мне, отмашкой рубя рукою пустоту. – Статьи. Из твоих мест она. Жила она у нас. Черт ее знает! Временно, или постоянно. Разберемся…
–Какой я же ты участковый, к черту, если ты толком не знаешь, кто у тебя под боком живет? – беззлобно выругался я на него. – Кого убили?
– Сказал же, только что. Женщину. Что тут ты мне дурочку строишь? Сказал же. Пришлая она у нас была. Три года как уже будет, она тут живет у нас в деревне. Дом купила. Ни с кем не общалась. Взаперти почти сидела. Даже за хлебом в магазин боялась ходить. Ия Федоровна за нее в магазин ходила. Нет, все же ее достали эти козлы.
– Кто достал? Не понял тебя.
– Откуда я знаю, Матвеевич. По – человечески, мне ее жалко. Слышал, сам не видел. Резаная, говорили, переколотая. Живого места, как мне говорили, на ее теле нет. Суки. Вот суки. И тут ее достали. Задымил. Поджилки затряслись, скажешь? Идешь со мною, или мне одному эту грязь выгребать?
–Ладно,– говорю ему, соглашаясь. – Хотя, от моего присутствия проку мало, сам знаешь. Но любопытно. Как у вас в деревне людей убивают. Хотя, сам догадываешься. Вот, где этот интерес у меня. – И показываю ему ребром ладони, где горло.
–Понимаю, Матвеевич. Но мне подумалось – будет тебе любопытно. Ведь она, когда – то жила, родилась в твоем городе, где ты сейчас живешь. Думал, заинтересуешься. Хотя? Понимаешь ли ты, Василий? Куда я тебя толкаю. Это сегодня очень опасно.
– Хорошо,– бормочу я. – Учту. Обещаю не совать голову в то общество, где мне грозит смертельная угроза. – Но в последнюю секунду, я не удержался, уколол, напомнив недавний с ним разговор. – Теперь, наверное, Михаилу Михайловичу надо задуматься, уходить ли из милиции?
Я ждал от него всего, на что он способен как участковый, да и силу его характера, но он от этих моих слов сейчас, только отмахнулся, кривясь лицом.
– Брось! О чем ты толкуешь! Другому не сказал бы, но тебе… Тебе! Ты сам, много раз пострадал, от этой жизни. И ты знаешь, эту нашу нынешнюю жизнь, не понаслышке. С работы я не уйду. Даже не думай. Хотя, дурная мысль временами скребется, но не настолько, чтобы уйти совсем.
Да, пожалуй, соглашусь с ним. Иногда из нас такие необдуманные до конца слова выскакивают, потом удивляемся: «Да, что это я сказал-то? Не может быть?» Так что, раздражать по напрасно Михаила Михайловича, своей глупостью мне, поэтому не стоило. Особенно сейчас. Надо придерживаться аксиому. Время рождает слово, время и хоронит. А убийцы, те, которые убили эту бедную женщину, породила их нынешнее время, новые зарождающие люди, недовольные. Да, недовольные. Учесть бы это им в правительстве. Когда одни миллионы получают не заслуженно, а другие, кулаки свои грызут. Они ведь, согласитесь, остались недовольными. Обошли, не поделились с теми остальными, куском пирога, что раньше называлась общим – советским. Почему они и подняли головы сегодня. Их ведь и раньше было много при советах – обездоленных. А сейчас, когда каждая улица формирует свою банду – такого в стране никогда не было. Скептик в таких случаях всегда скажет: «Законов нормальных нет, и потому эта анархия захлестнула улицы наших городов». Но ведь, интересно. Что уж этого скрывать. Государственная Дума, каких только запретительных законов не выпустила их. Пачками, за эти годы. Правда, же. Но законы, все это знают, почему – то никогда не выполнялись исполнителями до конца. Или специфика России такая? Губернаторы, как воровали, так и воруют. Вон преемник Ельцина, не успевает даже их менять. Пачками. Причина? Что уж тут умалчивать. Да и преемник это знает. Ясно без слов – местничество в каждом уголке в стране. В каждом регионе сейчас сидят, свои распоясавшие мурзы и господа – вчерашние перелицованные коммунисты. Заждались они, сидя в коммунистах, после призывного, неслыханного «клича – лая, «царя Бориса». Тоже, когда – то первым коммунистом был в Екатеринбурге. Кричал:» Берите! Сколько сможете». У многих, конечно, сорвались тогда «крыши». И эта вседозволенность, и безнаказанность, выходит, догулялась и добралась и до этой моей деревни. Вот о чем я думал, сейчас глядя на эту смерть. Рядом что-то бубнит участковый, покрикивает на любопытных, чтобы те отошли от этой мертвой женщины на приличное расстояние, лежащей посреди грязного двора. Судя, как лежит, она последние секунды своей жизни, видно, царапала землю ногтями – полосы – бороны выделялись отчетливо на сухой земле, а сама она весь вытянулась к направлению улице. Видимо, угасающей
