чувствуешь. В этом несчастье мира. Сострадание – это не боль.
Хомяк целил в складной столик. В самую его десятку – в стакан с апельсиновым соком. Несколько не слишком решительных попыток, с плавным набором высоты и аккуратным облетом объекта, были явно пробными заходами, а вот теперь он шел на цель со стремительностью хищной птицы. Траектория, по которой он двигался, неминуемо пересекалась с высоким запотевшим стаканом, и уже некоторое время присматривавшаяся ко всем этим хомяковым упражнениями доктор Арцимович поджалась, предчувствуя на теле ледяные брызги.
Однако в самом конце пике, за какие-то пару сантиметров, хомяк свечкой взмыл кверху, кувыркнулся (в шерсти вспыхнули рыжие искры заходящего солнца), выполнил еще два-три рискованных пируэта и оказался вдруг на голой ноге доктора.
Арцимович даже не успела второй раз испугаться. Да и пугаться было уже нечего. Только что метавшаяся над поляной коричневая молния благополучно рассеялась. Хомяк был теперь добрый и пушистый, как знакомая с детства плюшевая игрушка. Он осторожно потрогал лапкой колено доктора, остался им доволен и аккуратными шажками двинулся вверх по длинному полному бедру. Прикосновения мягких подушечек на его лапах напоминали доктору кота, который у нее когда-то был, а скользящий по телу пушистый хвост будил ощущения несколько иного характера. Эти вторые ощущения Арцимович предпочла проигнорировать.
Хомяк тем временем миновал узкую полоску ткани – ни разу на нее не наступив, прошагал по спортивному животу и остановился, оценивая размеры возникшего перед ним препятствия. Он медленно, будто потягиваясь, развернул крылья, но потом, видимо, передумав, вновь сложил их и уселся. Зажмурился и пристроил голову способом, который лет пятнадцать назад Арцимович ни за что бы не позволила даже знакомому с детства плюшевому мишке.
Пахло от хомяка на удивление приятно. Чем-то горьковатым, похожим на пачули. Доктор потянула руку – почесать хомяка за ушком. Но на треугольной трехцветной кошачьей мордочке с белыми отметинами на щеках тут же распахнулись совершенно не кошачьи блестящие глазки и уставились на нее спокойным внимательным взглядом. Глазки были черные. И впрямь медвежонок. Доктор все-таки осторожно провела кончиками пальцев по пушистому загривку, надеясь, что не слишком нарушает принятый у хомяков этикет. К ласке хомяк остался равнодушен. Арцимович повторила жест с тем же результатом, вздохнула и взяла со столика раскрытую книгу.
Она успела пробежать глазами пару страниц, когда на разворот книги легла тень. И сразу же за изголовьем ее шезлонга с тщательной деликатностью покашляли.
– О, дорогой старпом! – сказала Арцимович, салютуя книгой в направлении звука, – вас можно узнать даже не видя – по ауре дисциплины, которую вы распространяете далеко за пределы своей физической сущности.
– Увидев вас в столь пикантной ситуации, и не одну, я, право, поначалу хотел было удалиться, но дело мое столь безотлагательно, что мне просто не оставалось иного выхода, кроме как нарушить ваше уединение. И поскольку постучаться мне было решительно не во что, пришлось обозначить свое присутствие иным… – в речи у старпома Шафранова, которую он произносил, проявляясь в поле зрения доктора по частям – черный рукав кителя, козырек фуражки, серебряный погон, – возникла заминка.
– Способом, – заключил он, но было поздно. Финал оказался уже не тем.
– Браво, старпом! Судя по тому, что вы извели на меня свой полугодовой запас изысканности, ближайшие шесть месяцев нам предстоит общаться знаками. Вы ведь не станете употреблять в разговоре с дамой более привычный вам флотский язык?
Шафранов молчал. Арцимович понимала, что тираду свою он готовил заранее, еще только подходя к пляжу, может быть, даже специально останавливался, чтобы подумать. Сдаваться, однако, старпом не собирался.
– Честное слово, товарищ доктор, – сказал он, – я готов использовать любой язык, лишь бы вернуть вас к исполнению обязанностей.
Доктор посмотрела на него с восхищением.
– Вы демонстрируете значительные успехи, старпом!
«Но весовые категории у нас с вами совершенно разные», – добавила она про себя.
Она перекатилась на бок, чтобы положить на столик книгу. Хомяк плюхнулся на шезлонг и недовольно затряс мохнатой мордочкой. Доктор чуть изогнула ногу. Серые глаза старпома, не отрывавшиеся от лица Арцимович, были непроницаемы. В них была сталь, в них был устав, в них был долг. Старпом хранил молчание.
– Не столь, впрочем, значительные успехи, для того чтобы пускать вас в места, не тронутые цивилизацией. Под вашим взглядом трава жухнет. Вы тут всю экосистему загубите. А вы посмотрите, какая она здесь замечательная! – доктор повернула голову.
Местность и вправду
