меня. Но твой отец не обратил внимания на ее бровь и говорил так же ровно, как мелочь в магазине отсчитывал.
– Год осуждения?
– Сорок девятый.
– Освобождения?
– Пятьдесят пятый.
– Амнистия?
– Да.
– Судимость снята?
– Нет.
– Муж на фабрике работает?
Тетка стояла перед ним, расправив плечи, задрав подбородок.
– Он не на фабрике.
– Где же?
– Первый Белорусский, сорок четвертый.
– Где похоронен?
– Первый Белорусский, сорок четвертый.
– Что ж – познакомились. – Твой отец вернул листки в планшетную сумку. – Ищу свидетелей. – Не вставая с табурета, он вдруг взял меня за плечи, придвинул к себе. – Ты вчера Лену видел?
– Не видел, – зачем-то соврал я.
Твой отец крепче сжал мои плечи. Лицо передо мной увеличилось, дыхнуло больницей.
– Кочегар наш Перегудов…
– Дядя Гоша?
– Дядя… видел, что вы с Мией пошли в лес. А Лена пошла за вами. Это правда?
Из-под козырька фуражки сквозь меня внимательно смотрели глубоко запавшие неживые глаза. Кто-то управлял телом твоего отца и крепко меня держал. Нельзя было убежать, даже отвернуться.
Сначала мне расхотелось фуражку. Потом по ногам поползло теплое. Штаны потемнели.
– Вот тебе и Первый Белорусский, сорок четвертый, – сказал твой отец.
Наверное, его слова должны были прозвучать как обидные. Но он произнес их с сочувствием.
Тетка легко отобрала меня, прижала к себе.
– Не видел, значит, не видел. – Так строго она даже со мной не разговаривала.
Нам пришлось пятиться, чтобы твой отец смог выйти и закрыть за собой дверь.
Я стоял без штанов посреди кухни в наполненном водой тазу. Тетка мыла меня с мылом, которое вкусно пахло клубникой. Даже у Маргаритки мыло пахло так себе, а наше хотелось съесть. Я думал, что тетка начнет спрашивать про лес и дурканутую Ленку, но она лишь сказала, что сегодня я посижу дома. Я не спорил. Мне и так было видно все, что происходило во дворе.
Твой отец допрашивал дядю Гошу на скамейке у нашего дома. Дядя Гоша смотрел на папиросу, а твой отец, откинувшись на прогнувшийся под его тяжестью щербатый забор, медленно шевелил губами. О чем они говорили, я не слышал. Но разговор обоим не нравился. Огонек в пальцах подрагивал и ярко вспыхивал, когда дядя Гоша втягивал в себя дым.
Появился сутулый человек в остроносой кепке. Он вел на поводке старую овчарку со впалыми седыми щеками и провисшей от времени спиной. За всю их общую розыскную жизнь и погони собака вытянула человеку руки длиннее рукавов пиджака. Такую собаку я тоже хотел.
Из подъезда вышла мать Ленки – коренастая с румяными, как пирожок, руками. Очки с толстыми линзами
