из нее бумагу и зачитал, явно желая щегольнуть фразой:
–Масонство в отношении революции – то же, что корни в отношении к дереву!
–Позвольте полюбопытствовать?
–Мой рапорт, – Еремченко сделал выразительный жест головой туда, где висел парадный портрет Самодержца Николая Второго, – Да что толку?! Там питают совершенно необъяснимую, непонятную слабость ко всякого рода проходимцам, тем паче – к колдунам! Приближают их, ордена на грудь – а они, подлецы, роют! Своим же благодетелям яму роют! И вот – следствие! – полковник потряс свежими газетами, – Никто не застрахован…
Еремченко покосился на строгий портрет Председателя Совета министров Петра Столыпина, висящий тут же, над креслом.
Революционеры-бомбисты стали чертой времени, теракты совершались едва ли не каждый день, и газеты давно прекратили делать из них сенсацию, просто публиковали списки жертв. Вот и на днях очередной студент стрелял в губернатора, выходившего из театра, пулями, отравленными стрихнином. Правда, попал в полицейского, стоявшего рядом. Студента застрелили тут же, у театра, и по горячим следам удалось арестовать людей из его ближайшего окружения. Еремченко был уверен, что с неуловимой Боевой организацией покончено. Но новый теракт уже на следующий день подтвердил ошибочность этого предположения: был убит крупный полицейский чин, террористам удалось скрыться.
Начальник Первого стола вернул на стол бумажку, найденную в кармане убитого студента. Помял затылок, болезненно поморщился. Эта таинственная записка с дробями была присовокуплена к донесению о возможном приезде в Петербург эмиссара французской Ложи и очень нервировала Еремченко.
–Иван Андреевич, ежели по-хорошему – так, конечно, приставить бы агента к каждому из этих… эмиссаров. Но ведь людей нет, боятся. Теперь любой мундир – мишень. Работать за редким исключением не с кем. Уповаю исключительно на ваш талант. Сколько уж раз выручали…
–Вот помру я, что делать будете? Простите великодушно, это я не из похвальбы, это констатация, – вздохнул начальник Первого стола.
Что правда, то правда. Никто кроме Ивана Андреевича расшифровать сей математический ребус не мог – это полковник отлично понимал. Старик считался лучшим, да что там – единственным специалистом по шифрованному письму. Был он человек кроткий, увлеченный, сутками мог сидеть над шифровками, и большей частью они ему поддавались. Но с талантом криптографа, как, впрочем, и с любым другим талантом, родиться надо. Иван Андреевич старел. Он, конечно, пытался передавать свои знания интересующимся офицерам, но к лекциям быстро охладевал, слишком уж раздражала непонятливость учеников. Да и работа в Департаменте захватывала его целиком. Месяц от месяца бумаг все прибавлялось. Сотрудников в дешифровальном отделе – три человека, а жандармерия буквально каждый день подбрасывает перехваченные от подпольщиков шифровки, документы копятся. Ситуация в стране накалялась, это Еремченко чувствовал
