придется. И так лютовал, что получал много писем с угрозой убить его. Даже в Скопин дошел слух: в Раненбурге свирепо расправляется Левитов. Какой Левитов? Папа предполагал: надо думать, Иван. И делалось все это совсем беспринципно. Просто человека опьянила власть. Сам в Скопине рассказывал, как при обыске у купца нашли очень хорошее вино. Куда же дели? – спросил я. Он смутился, но ответил: сами роспили!.. Опасно стало в Раненбурге, и его перевели в Скопин на должность народного судьи. Вот тут-то он тесно сблизился с нами. Его квартира на нашей улице совсем близко от нас, минуты три ходу. Каждый день заходил. Папа работал в больнице конторщиком, тетя уже больная, принимать его возлагалось на меня. Досадно было, слишком я занят, чтобы тратить время на пустую болтовню. «Ты, Митя, не куришь, а у тебя спички всегда в кармане», – как-то заявил он. С пчелой было много работы, разводить дымарь приходилось часто. Дело ждет, а ты сиди с дядей Ваней и ублажай его. А ведь мне и почитать хотелось, и серьезно позаниматься. Ни разу не был у него ни я, ни кто либо из наших. <…>
Когда вернулся из плена Леня Кормильцев, устроили его секретарем. А сам судья больше предпочитал толкотню на базаре, продавал рваные башмаки и проч.
Года через два сам осознал: больше не удержишься. Уехал в Раненбург. Что делал там? Кажется, был учителем, давал платные уроки. <…>
После 1933 г. И.В. переселился в Ступино под Москвой. Там родственники его жены <второй>. Был учителем в школе. Когда стали в школах наводить порядок и от учителей потребовали образования, И.В. не мог представить документов: они когда-то сгорели, и сдал с успехом все экзамены на учителя. Прекрасная память. До смерти помнил он, например, все фигуры силлогизма. А учил еще в семинарии. Война погнала его снова в Раненбург. В конце войны его выписала в Москву и устроила ему квартиру племянница Анны Николавны <жены>, очень важная особа, заведующая хлебным магазином, хлеб тогда выдавался по карточкам. Дядя потребовался продавать с рук на рынке «остатки» хлеба. <…>
До революции И.В. занимался писательством, сочинял драмы. Когда жил в Скопине, давал мне читать одну. Не помню, да и критик я плохой, тогда и подавно. В Раненбурге чуть ли не ставили его драмы на любительских спектаклях. В Москве он посылал на молодежный конкурс под псевдонимом рассказ или повесть, но получил разносный ответ: «автор не избежал пошлости…». В последние годы он написал философский трактат. Говорил о нем, но мне не показал. Не помню, то ли сам послал, то ли завещал переслать его сыну дяди Васи. Я не скрывал своего иронического отношения к его философствованию. Однажды, войдя к нам и усевшись, он начал разговор: «Я утверждаю, что на солнце тоже есть живые мыслящие существа». Я уклонился от диспута, ограничившись репликой: «Изжарятся!». «Ты, Митя, похож на Ивана Карамазова», – заявлял он в таких случаях.
Интересное приключение: когда И.В. торговал на рынке хлебом, к нему подошел пожилой человек с возгласом удивления: «Отец Иван!». Узнал своего бывшего священника лет через 40! Понятно:
