Рот практически безупречен. Ноздри и переносица точно изваяны тонким резцом.
Он заставил себя опомниться.
– Дэймон, да? Слушай, Дэймон, а ты умеешь разозлить человека.
– Я много чего умею, Константин.
– Правда?
Художник, мать твою. Его порочная красота пробуждала в душе самые дикие, самые нецивилизованные, самые немыслимые желания. Швырнуть его на асфальт и топтать ногами. Связать по рукам и ногам и… И что?
Константин щелкнул зажигалкой. Ладонью прикрывая огонек от ветра, поднес к сигарете Дэймона. Тот подался вперед. Пальцы его сомкнулись на запястье Константина. Он сощурился от дыма, когда табак встретился с пламенем.
– Послушай, а может, начать всё сначала?
– Что ты имеешь в виду?
– Хороший вопрос. Так ведут себя женщины. Когда они в принципе знают, о чем речь, но стараются выиграть время.
– И всё же.
Дэймон изобразил улыбку. Он закурил, но продолжал удерживать руку Константина. Крепкая хватка. Даже очень крепкая.
– Ты можешь вернуться в гостиную, обойти вокруг стола, снова выйти на террасу и попробовать завязать со мной разговор. О чем? О международном положении, о скачках, о видах на урожай… словом, о чем угодно, только не о том, с чего ты начал в первый раз.
– Да? – усмехнулся Константин. – И что изменится?
Зажигалку он давно уронил на каменный пол и теперь просто стоял без движения, глядя в опасно поблескивающие глаза Дэймона и стараясь не морщиться от боли.
– Что? Мы станем друзьями.
– Тогда как сейчас…
– Тогда как сейчас мы рискуем стать больше… больше, чем друзьями.
Константин молчал. Ему было ясно, что Дэймон провоцирует его, но не ясно, с какой целью. Хочет посмотреть, как он будет реагировать на оскорбительные намеки? Но долго гадать он не собирался, поэтому сделал то, чего хотелось ему самому, а именно: свободной рукой перехватил запястье подлеца и сжал с ответной жестокостью. Стиснул до хруста кости.
– Great, – прошептал Дэймон, даже не пытаясь оказать сопротивление.
– Думаю, ты этого хотел. Вернемся к нашему разговору.
– Чтобы ты снова начал упрекать меня в безнравственности? Ни за что!
Позабыв о своих первоначальных намерениях, Константин уже наслаждался этим фарсом.
– А ты ею гордишься? Своей безнравственностью.
– Right on! Спекулировать личной добродетелью никогда не приходило мне в голову. Что, если врата познания захлопнутся навсегда, чуть только я задумаюсь о своей нравственности или, того не легче, о спасении своей души!..
– Ницше, – удовлетворенно заметил Константин.
– Да, – скромно подтвердил Дэймон. – Я грешу любовью к немецким философам.
Переговариваясь, они мало-помалу отступали
