посмотрел на ее кольца с крупными бриллиантами. Берта проследила за моим взглядом и вдруг оскалилась:
– Ладно, Дональд. Подо мной земля закачалась. Каким образом ты сумеешь провести подобное дело, не привлекая полицию?
Она оттолкнула свое скрипучее вращающееся кресло от стола, встала и принялась ходить взад-вперед по кабинету странной походкой – крупным шагом вперевалку.
– У него было пятьдесят два гостя, – сказал она. – Нет, еще больше. Шестьдесят два. Все с приглашениями. Я следила за каждым из них. Все они, как он сказал, «столпы порядочности»… И один из этих чертовых «столпов порядочности» украл нефритового Будду и духовое ружье. Теперь Крокетт желает их вернуть. Что ты сможешь предпринять, если нельзя обращаться к полиции? Без нее ты даже не проверишь ломбарды, а эти вещи в ломбард не попадут. Они уже в частной коллекции одного из этих гостей.
– Если это духовое ружье не находится в квартире Крокетта, спрятанное где-нибудь под кроватью или в другом укромном месте, – предположил я.
– Нет, – опровергла она. – Я намекнула, что один из гостей мог его спрятать, и они сегодня утром перевернули весь дом. Заглянули в каждый уголок.
– Попробуй дать объявление в газету, – предложил я. – «Просьба к тому, кто неумышленно ушел с редкой вещью с приема, устроенного общеизвестной светской особой, сообщить через почтовый ящик 420 за вознаграждение…»
Берта одарила меня свирепым взглядом:
– Не шути.
– Я и не шучу, – сказал я. Берта запыхтела. – Это неплохой, логически обоснованный совет, – продолжил я. – Ты не желаешь ему последовать, но у тебя ведь нет ничего другого.
– Я не желаю ему последовать! – воскликнула она. – Ты тоже один их тех, кто собирается вернуть это барахло. Я свою часть работы выполнила и не собираюсь тащить на себе весь груз общего бизнеса. – Я поднял брови. – Я стояла там на больных ногах перед проклятым лифтом, была любезной с прибывающими людьми, с улыбкой просила показать приглашение… Не вешай мне лапшу на уши, Дональд Лэм! Именно тебе придется вернуть эти вещи, а я намереваюсь с этой минуты заняться другими делами. Когда этот проклятый Отис Олни говорил со мной, я намекнула ему, что за эту часть бизнеса отвечаешь ты.
– Прелестно! – резюмировал я, усаживаясь в кресло и закуривая сигарету. – И как ты ладишь с Олни?
– Я ненавижу его до мозга костей. Это сверхлицемерное, учтивое, грошовое, раболепствующее барахло.
– И фотограф тоже?
– Фотограф очень мил, – не согласилась она.
– Он был там прошлой ночью?
– О, конечно. Снимал там повсюду.
– Личный фотограф?
– Смотря что ты понимаешь под словом «личный». Крокетт хотел получить эти снимки. Крокетт желает, чтобы его каждую минуту фотографировали.
– Под каким предлогом была устроена вечеринка? – спросил я.
– Он только что вернулся. Изучал дикарей Хусиса, привез массу снимков. Женщины с корзинами на голове. Женщины, голые сверху до талии. Убитые животные. Крокетт, поставивший ногу на грудную клетку туши, с ружьем в руке и глупой улыбкой.
