городов. Может быть, поэтому я не могу наглядеться на Москву – я горд ее выдержкой. Все понимают, как велика угроза, – нет ни беспечности, ни хвастовства. Но нет и страха. Суровые, спокойные лица.
Стоят невыносимо жаркие дни. Люди одеты по-летнему.
У женщин много хлопот: затемнили дома, оклеили стекла матерчатыми полосками. Все проходят занятия по противовоздушной обороне. В домах дежурства жильцов. Повсюду мешки с песком. Москва готовится, и «хейнкели» не застанут ее врасплох.
Одной из первых забот было отослать детей подальше от крупных центров. Один за другим уходят поезда с детьми. Уехали школы, детские дома. Вот поезд с детьми писателей, вот другой – с детьми железнодорожников. Кажется, не видал я города, где было бы столько ребятишек, они вместе с воробьями заполняли гомоном московские переулки. Теперь воробьи остались без товарищей.
С детьми уехало много матерей, не связанных работой с Москвой. Знакомый печатник вчера мне сказал: «Работать легче – отослал моих в деревню. Если прилетят немецкие стервятники, не будет мысли: а что с ними?..»
Старикам советуют уехать в провинцию, в деревню. Некоторые уехали. Другие обижаются. Один старичок мне сказал: «Какой же я инвалид? Я могу что-нибудь охранять. Вот возьму и поймаю парашютиста – увидишь».
По улицам проходят ополченцы. Это подлинная гражданская армия. Таких на парад не выведешь… Но они полны решимости, им не страшны испытания. Вот, может быть, ключ к выдержке Москвы: этот город много пережил – сорокалетние знавали и артиллерийский обстрел домов, и голодные годы. Их нелегко запугать.
Сегодня ввели продовольственные карточки. Впервые Москва их узнала в эпоху гражданской войны, вторично – в годы первой пятилетки. Теперь – нормы большие. Люди говорят: «Всего не заберешь…» Нет ни удивления, ни суматохи.
В немногих открытых летом театрах играют патриотические или антифашистские пьесы. Зрители подчеркивают аплодисментами монологи героев. У зрителей муж, брат или сын сейчас на другом театре – военных действий.
Испытание сблизило всех. Прежде в трамвае москвичи частенько ругались. Теперь не услышишь обидного слова. Вечером все стоят или сидят возле домов, обсуждают события, рассказывают: «От мужа открытка с фронта…» Черные окна – город ночью кажется пустым, но в нем миллионы сердец бьются горем, гневом, надеждой…
Коричневая вошь
По дороге плелись французские крестьяне, согнанные немцами с земли. Увидев их, горожанка сказала: «Злые люди», – она показала на беседку, где закусывали немецкие офицеры. Тогда старый крестьянин сердито сплюнул и ответил: «Это нелюди! Это – вошь! Коричневая вошь!»
На крестьян Европы обрушилось неслыханное горе, хуже мора, хуже засухи, хуже смерти – пришли гитлеровцы. Сначала они все сожрали. Они отбирали хлеб и скот, кур и картошку. Это было приготовительным классом разбоя. Затем началось «наведение порядка».
Французские крестьяне департаментов (областей) Мозель, Мерт-э-Мозель, Вогезов, Нижнего и Верхнего Рейна узнали на себе, что такое
