лакричная палочка. Он втянул пухлые щеки, чтобы ее удержать, а руками крепко сжимал руль.
– Не хочу домой! – захныкала Лотти и встала как вкопанная.
Тут и Мэри пришлось сбавить темп. С тяжело колотящимся сердцем она посмотрела на сестру:
– Лотти, давай без фокусов. Ты же знаешь, нам надо домой. И так уже на чай опоздали. Мама мне это с рук не спустит.
– Мне там плохо! – Лотти вырвала ладонь из пальцев Мэри и скрестила руки на груди. На щеках у нее не было и тени румянца. Глаза потускнели, худенькая фигурка, казалось, стала еще более хрупкой.
Мэри отчаянно хотелось сделать что-нибудь – что угодно, – лишь бы их жизнь изменилась. Если бы можно было сбежать за город! Она представляла, что там ждет изобильная пища, теплая трава, на которой можно валяться, деревья, по которым они с сестрой будут лазать, и ласковые лошадки. Мэри мечтала, как они будут сидеть, прижавшись спинами к стволам деревьев, и откусывать огромные куски от яблок, таких красных и блестящих, что можно разглядеть в их кожуре собственное отражение. А вскоре Лотти станет такой же кругленькой, как эти яблочки, и щеки снова зацветут румянцем. За городом они будут счастливы. Может, и впрямь стоит рискнуть – или сбежать к бабушке с дедушкой. Мэри не помнила, где они живут, но не сомневалась, что получится разузнать подробности у мамы. Надо расспросить ее поближе к ночи, когда та выпьет с полбутылки виски, но еще не успеет слишком захмелеть.
Мэри обвила сестру руками и крепко прижала к себе.
– Не волнуйся, я что-нибудь придумаю и вытащу нас отсюда. Сама эту дыру терпеть не могу.
Она никак не могла признаться сестре в том, что ей страшно. Что она не знает, куда им податься и как жить после побега. Здесь скверно, но зато ей известны все улочки и лица в окру́ге и она умеет выживать в этом городе. А если они окажутся в новых местах, сумеет ли она позаботиться о них обеих?
У самой двери сестры остановились и прислушались. Ни единый звук не выдавал маминого настроения. Девочки сбросили обувь в прихожей и на цыпочках прокрались в отсыревшую гостиную. Мама не стала раздвигать шторы, висящие на единственном узком окне, поэтому комната тонула в полумраке. Мать сидела не в своем любимом потертом кресле, а на ящике из-под апельсинов. Это первым делом бросилось Мэри в глаза, ведь мама эти ящики терпеть не могла. Говорила, что от них на ляжках остаются полоски.
Потом девочка заметила двух женщин: одна сидела в мамином кресле, вторая стояла позади мамы. Обе держали облупившиеся кружки с чаем, оттопырив мизинцы. Дамы были элегантно одеты: на той, что сидела, скрестив длинные полные ноги, были черная юбка-карандаш и голубая блузка, вторая носила платье чуть ниже колена, красное в белый горошек. Она посмотрела на Мэри сквозь стекла больших круглых очков.
– Вот вы где. – Мама вскочила и принялась разглаживают юбку, точно хотела убрать все складочки до единой. Щеки у нее порозовели, а от тона у Мэри по спине пробежал холодок: так мама всегда говорила в присутствии важных гостей.
– Прости,
