поступка хочет устранить или преодолеть».269
Зло оказывается кажимостью, лишенной субстанциальной самостоятельности, следствием извращенного понимания пути к счастью. Цель – всегда благая, средства могут быть ложными и злыми. Отрыв цели от средств ее реализации позволяет сохранить цель незамутненной, сохранить ее благое лицо. Достоинство счастья сохраняется и в случае самоубийства – поступка, который казалось бы начисто противоречит стремлению к счастью, ибо оно, в трактовке Фейербаха, тождественно жизни, благой жизни; «даже эта последняя воля человека, посредством которой он добровольно разлучается с жизнью… есть только последнее проявление стремления к счастью. Ибо самоубийца хочет смерти не потому, что она зло, а потому, что она является концом его зол и несчастий…».270 Так Фейербах пытается доказать не просто практическую, но и метафизическую основательность своей позиции. Не замечая, при этом, что тогда любое действие или деяние человека может быть «подверстано» под это стремление к счастью. Все воздействия тогда уравниваются, лишаются своих принципиальных различий с точки зрения целесообразности – нецелесообразности, ибо все они целесообразны в конечном итоге, то есть соответствуют ей в конечном смысле. Понятие «счастье» лишается всякого регулятивно-практического значения. Все, что я ни делаю, я делаю ради счастья, стремясь к нему. Счастье субстанциализируется, его объем расширяется до объема самой жизни. Понятие «жизнь» может быть помещено в контекст любых эвдемонистических рассуждений и может заменить в нем понятие «счастье»: «Стремление к счастью – это основное, первоначальное стремление всего того, что живет и любит, что существует и хочет существовать, что дышит и что не воспринимает в себя с «абсолютным безразличием» углекислоту и азот вместо кислорода, мертвящий воздух вместо живительного».271 Подставьте сюда слово «жизнь» вместо «счастья» и ровным счетом ничего не изменится. Недаром многочисленные критики эвдемонизма, в том числе фейербаховского, говорили об абстрактности категории счастья и неопределенности в качестве руководительного начала человека.
Счастье как высшая цель жизненных устремлений не объясняет специфики именно человеческой жизни, ибо инстинкт, например, как регулирующее начало, более эффективен, безошибочен, считал А.Шопенгауэр. Природа, стало быть, должна была бы остановиться на нем, «желая счастья» человеку. Он же отметил тот факт, что страдательное начало в истории человечества превосходит «счастливое», и человек становится против логики эвдемонистов, только еще более несчастным. Хорошо же это «руководительное начало» – счастье!
Счастье, по Канту, в силу своей «материальности», условности не может мыслиться как законодательный принцип, основоположение в нравственной сфере, ибо нейтрально, необязательно по отношению к ней: можно быть счастливым и безнравственным и, напротив, нравственным и несчастным. Нравственное начало – объективно, счастье, его понимание и ощущение – субъективно.
&nbs
Там же. – С.583.
Там же.
Там же. – С.579.
