style="font-size:15px;"> Скромные неприметные радости подслушивания и подглядывания, умное наблюдение человеческих сценок этого огромного, изумительного театра. Неприкосновение смерти и отчаянное, по-волчьи голодное желание жить, мелкотность людской зависти и безынтерестностность искорки нереализовавшейся зависти человека, проходившего мимо и случайно заставшего некрасивую семейную сцену: нетрезвого хрыпящего мужа и злую, ядовито-колкую, перепуганную жену. Свидетель «скандала» проходит мимо, отводя глаза, он уговаривает себя не видеть и в скором времени в самом деле забывает о случайном инциденте в парке…
Мне нравится ощущать себя агентом иностранной державы, засланным для сбора информации да так и забытым за давностью лет. (А железный занавес уже рухнул, а государства давным-давно уж подписали мирный договор, а сбор данных все идет…)
Я наблюдаю. Все свои восемьдесят шесть лет я наблюдаю за людьми. За столь долгий срок у меня не осталось ни идеалов, ни идей, ни принципов. Семья и друзья потерялись так давно, что я уж и не знаю – были ли..? Я вполне довольна своей участью полуобнищалого пенсионера, меня не тревожат по ночам политлозунги былых времен, моя комнатушка в коммунальной квартире кажется мне вполне сносной, и я позволяю себе лишь одну роскошь – наблюдение за людьми. Впрочем, они, люди то есть, так увлечены собою и своей деятельностью, что никогда не проявляют любопытства либо изумления тем фактом, что некая скромная старушка как-то уж чересчур близко подбирается к ним… Я думаю, лишь немногие, и все больше безумцы либо поэты, из моих подопечных начали догадываться о том, что за ними наблюдают… Я всегда была очень осторожной.
Ах, вы и не подозреваете, какие вещи ведомы этому сухонькому «божьему одуванчику», этому «в чем душа только держится»! Какие тайны людского бытия доступны мне, какие призрачные наслаждения сулит знание сокровенного чужих душ, какая неизбывная сладость есть в том, чтобы бесшумными шагами старческой немощи добраться до одной из комнат нашей общей квартиры и жаждуще припасть ухом к замочной скважине!
Наш дом стар, я бы добавила, он стар и равнодушен, ибо повидал слишком многое, чтобы протестовать или восхищаться. Весь он состоит из ставших редкими в последнее время «коммуналок». Большинство комнатушек сдается молодым парам без собственного жилья либо людям без постоянного дохода, хотя некоторые живут здесь годами – например, я.
О этот дом! Мы с ним уже так давно, что почти сроднились до отождествления. Постойте-ка. Двадцать, тридцать лет?.. Неважно. Были времена, когда я – еще молодая – и дом – уже старый – являлись лютыми врагами, он защищал своих жильцов от моего острого и, возможно, преступного (с людской точки зрения, которую я не принимаю) взора и отторгал меня, но я упряма, и пришел час победы, правда, к этому моменту я сама сделалась стара, как этот дом.
В нашей квартире пять комнат: я, молодожены Оля и Витя, Вера Квасцова со своей несовершеннолетней дочерью, паралитик Хорьков и его жена Василиса и, наконец, последний, брошенный супругой Леонид Корькин. Ах, сколько я о них знаю! Сколько тайного и ранимого поведали мне хрупкие, обшарпанные
