валяй. И у меня спрашивает: «Ну а ты, Вася? Выбрал бы ты, Вася, себе профессию по интересу». Я отвечаю как есть: «Мне – тьфу! У меня интерес капитальный. Были бы гроши да харчи хороши. От добра добра не ищут». – Дядя Вася задумался, наливаясь дымчатым цветом с синими разводами. Посмотрел на Гришку и обиду выразил: – Всё крутишь? Тоже хорош гусь.
– Кручу, – кивнул Гришка.
– Крути, крути. Может, рука отвалится… А мне каково? Я, что ли, не человек? Говорят, в малолетстве я талантливый был, посильнее Пашки… – Дядя Вася сморщился, сократился в размерах. Подобрал ноги по-турецки и заплакал, роняя зелёные слёзы в сахарницу. – Ну что человеку нужно? Выучился. Сам живи – и мне дай весело пожить. Так нет. «Вася, учись, Вася, учись…» А я? Может, я запах школы терпеть не могу. У меня от него сыпь. Пашка – наговаривать не буду, не в моём это характере, но скажу: псих он законченный. Даже в партизанском отряде товарища Гуляева всё считал что-то и в блокноте чертил. Твоего отца, Серёжку, арифметикой мучил. Я говорю: «Чего ты парнишку долбишь? Какое у него счастливое детство? Может быть, завтра в бой – и аллилуйя. Пусть хоть на отдыхе поживёт беззаботно».
– Эх, Васька, Васька, – вздохнул в комнате дядя Федя.
– А что Васька? – пробурчал дядя Вася. – Васька вам соли на хвост насыпал? – Дядя Вася уронил ещё две слезинки в сахарницу. – Правду сказать, как воин в партизанском отряде товарища Гуляева Федька больше выигрывал и отличался. Федька умел возникать внезапно и так же мгновенно исчезать. Владел ударом без промаха и тишиной. Бывало, пройдёт, веткой не хрустнет, траву не примнёт. А я?.. «Их бин шпацирен нах трактирен…» – запел дядя Вася и добавил, то ли засмеявшись, то ли кашляя: – Любил я весело пожить. Ничего не скажу, скажу одно – любил… А ты крути, крути… Ух, я бы вас! Жизнь вы мне искалечили.
– А я кручу, – сказал Гришка. Глянул в стакан, а гайки в стакане нет – растворилась. И дяди Васи нет, только зелёное пятно возле сахарницы.
Утро за окном – как вселенский петух. Глядит на землю сверкающим глазом. Раздувает шею для крика:
«Эй, поднимайтесь – пора! Люди и звери! Сони-лежебоки! Радуйтесь!»
В дверях стоят дядя Федя и его товарищ дядя Павел. Наверное, спать не ложились, наверное, всё смеялись и песни пели, и горько вздыхали, вспоминая свою трудную жизнь и товарищей, которых война унесла раньше срока.
– Мы сейчас часочек вздремнём и пойдём карасей ловить, – сказал дядя Федя. – А ты сходи к соседке, бабке Наташе, принеси молока и позавтракай.
Гришка кивнул и заметил: академик дядя Павел пристально смотрит в его стакан, в котором гайка растаяла.
– Что у тебя в стакане? – спросил академик.
– Пустой чай, остывший, – ответил за Гришку дядя Федя.
– А ты приглядись.
Дядя Федя очки надел.
– Гайка, – сказал он. – С сахаром.
– Сахар в этом напитке не главное, – уточнил академик. – Пей, Гришка.
Дядя Федя забеспокоился.
– Не
