я ничего не могла разглядеть: церковь Святой Марии и все вокруг оказалось в тени проплывавшего облака. Но вот оно проплыло, и я увидела руины аббатства; затем узкая полоска света рассекла темноту и выхватила из нее церковь и кладбище. Мои ожидания оправдались: в серебряном сиянии луны я различила белую как снег фигуру, полулежащую на нашей любимой скамейке, а над ней склонилась, мне почудилось, черная тень. Но тут новое облако мгновенно покрыло все мраком, и я не успела толком разглядеть и понять, был ли это зверь или человек. Не дожидаясь, пока снова прояснится, я бросилась по ступенькам вниз на пирс, потом мимо рыбного базара к мосту – это был единственный путь к Восточному утесу.
Город как вымер – ни души. Тем лучше: никто не увидит Люси в таком ужасном состоянии. Время и дорога показались мне бесконечными, колени у меня дрожали, я задыхалась, взбираясь по нескончаемым ступенькам к аббатству. Наверное, я бежала быстро, хотя у меня было ощущение, будто ноги мои налиты свинцом, а суставы не гнутся.
Ближе к вершине я даже сквозь тьму различила скамью и белую фигуру. А над нею – я не ошиблась – склонилась длинная и черная тень. В страхе я закричала: «Люси! Люси!» Тень подняла голову, и я увидела бледное лицо и красные сверкающие глаза. Люси не отвечала, и я ринулась к воротам кладбища, влетела в них – на минуту церковь закрыла от меня мою подругу. Когда я выскочила из-за церкви, облако прошло, луна ярко осветила Люси с откинутой на спинку скамьи головой. Около нее никого не было…
Я наклонилась над ней – она спала, полуоткрыв рот, и тяжело дышала, как будто ей не хватало воздуха. Потом она бессознательно подняла руку и потянула воротник ночной рубашки, прикрывая шею, при этом зябко поежилась. Я накинула на нее свою теплую шаль, плотно стянув концы у шеи, чтобы Люси не простудилась. Опасаясь слишком резко разбудить ее и желая оставить свободными руки, чтобы ее поддерживать, я закрепила ей шаль под самым подбородком большой английской булавкой, но, видимо, от волнения неосторожно уколола или оцарапала ее, потому что вскоре, начав дышать ровнее, она снова прижала руку к горлу и застонала.
Хорошенько закутав спящую и надев ей на ноги свои туфли, я начала потихоньку будить ее. Сначала бедняжка не реагировала, потом сон ее стал тревожнее, она то стонала, то вздыхала. Поскольку время шло быстро, а мне хотелось поскорее отвести Люси домой, я энергичнее потормошила ее, и наконец моя подруга открыла глаза и проснулась. Она не удивилась, увидев меня, и, должно быть, не сразу поняла, где находится. Люси всегда очаровательна, когда просыпается, даже сейчас – когда ей холодно и она в ужасе от того, что проснулась ночью на кладбище, раздетая, – она не утрачивает своей прелести. Дрожа, она прильнула ко мне. Я предложила ей поскорее пойти домой – ни слова не говоря, она встала и послушно, как ребенок, пошла за мною. Идти босиком по гравию было больно, и я невольно морщилась. Люси, заметив это, хотела немедленно вернуть мне туфли, но я категорически отказалась. И все же, когда мы вышли с кладбища на дорогу, я,
