откуда вы знали Константайн? Вы общались с ней?
– Мы… ходили в одну церковь.
Знакомая боль охватывает меня.
– Она даже адреса не оставила. Я просто… поверить не могу, что она вот так взяла и ушла.
Эйбилин не поднимает глаз. Будто бы пристально изучает ростки папоротника.
– Уверена, ей пришлось так поступить.
– Нет, мама сказала, что она просто ушла. Уехала к родственникам в Чикаго.
Эйбилин берет очередной побег, принимается тщательно мыть длинный стебель, завитую зеленую головку.
– Нет, мэм, – после долгой паузы произносит она.
Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, о чем это она.
– Эйбилин… Вы думаете, что Константайн уволили?
Шоколадное лицо Эйбилин становится с каким-то синеватым оттенком.
– Я, должно быть, позабыла, – бормочет она и, наверное, думает, что и так слитком много сказала белой женщине.
Слышен голосок Мэй Мобли, и Эйбилин, извинившись, выходит. Не сразу я понимаю, что пора домой.
Десять минут спустя я вхожу в дом. Мама читает за обеденным столом.
– Мама, – я крепко прижимаю к груди блокнот, – ты уволила Константайн?
– Я… что! – переспрашивает мама. Но я знаю, что она прекрасно расслышала, раз отложила информационный бюллетень ДАР[19]. Вопрос оказался настолько болезненным, что отвлек ее от захватывающего чтения. – Евгения, я же говорила тебе, ее сестра заболела, поэтому она уехала в Чикаго к родственникам. А в чем дело? Кто-то считает иначе?
Я и через миллион лет не сознаюсь, что это Эйбилин.
– Слышала сегодня в городе.
– Кто мог разговаривать о подобных вещах? – Мамины глаза за очками презрительно сужаются. – Должно быть, одна из этих черномазых.
– Что ты сделала с ней, мама?
Мама нервно облизывает губы, внимательно рассматривает меня сквозь толстые стекла очков.
– Ты не поймешь, Евгения. По крайней мере, пока у тебя не появится собственная прислуга.
– Ты… выгнала ее? За что?
– Неважно. Все уже позади, и я не желаю думать об этом ни одной лишней минуты.
– Мама, она же меня вырастила. Немедленно расскажи, что произошло! – Мне самой противны визгливые нотки в голосе, как у капризного ребенка.
Мама удивленно приподнимает бровь, снимает очки.
– Ничего особенного, просто расовые проблемы. Это все, что я могу сказать. – Она вновь надевает очки и подносит к глазам информационный листок.
Меня трясет от ярости. Грохочу ногами по лестнице, ошеломленная известием, что моя мать смогла вышвырнуть из дома человека, который столько для нее сделал – вырастил ее детей, научил меня доброте и самоуважению. Сижу, уставившись в пространство. Розовые обои, шторы, пожелтевшие фотографии – все такое знакомое, почти до отвращения. Константайн проработала в нашей семье двадцать девять лет.
Всю
Дочери Американской Революции – женская общественная организация, занимающаяся преимущественно патриотическим воспитанием молодежи и образованием.
