Стропы перестали натягиваться, парашют медленно опадает. Тяжело дышу.
«Семнадцатый прыжок!» – выдыхаю я свой счёт, и начинаю отстёгивать запаску.
Наконец появилась возможность достать телефон. На мои сообщения ответил только Лёха. Мрачные подробности шумят в моей голове. Два «двухсотых», два «трехсотых». Так и не поняла, как это произошло, и что именно случилось, но Дима – «трехсотый» – ранен. А Олег… Олега больше нет. Я сижу на ранце, держа пучок строп в кулаке – Женя распутывает узлы после неумелого полевого складывания парашюта «перворазниками» – и тихо, про себя, вою в душе. Мир вокруг – живой, реальный – уходит куда-то, расплывается, становится каким-то шумом. Я в оболочке со своим горем, со своей бедой. Парашютисты празднуют что-то, появляется ящик пива, все кричат, поздравляются… Но всё это где-то там, за стеной моего состояния, моего ступора, моего отчаяния…
Ребята, ну как же так? Дима, ты же мне сказал: «Мы столько раз возвращались, что привыкли к этому»…
Я прошу ребят уложить парашюты без меня, благо, стропы уже распутаны. Я бреду по полю в никуда. Какой-то провал во времени – и я уже в нашем кубрике. На ноутбуке светятся фотографии. Дима улыбается с них.
«Что с ним? – тоскливо ноет сердце, – как ранен?».
Нет ответа.
