в плечи, чтобы не надуло каких-нибудь революционных мыслей. Времени нет. Питер забирает его целиком, и тебя с потрохами. Я неожиданно вспомнил о своих, когда закололо в боку. Конечно, это было перо, ему не терпелось высказаться, оно подгоняло навалять какое-нибудь стихотворение, повесть, роман, эссе, на самый крайний случай. Эссе в переводе с татарского значит горячий. Да, зайти в первое попавшееся кафе и заказать кофе-эссе, кофе-гляссе, с комком мороженого. Я уже представил это великое таяние льдов в отдельно взятой чашке. «Если долго идти на север, то рано или поздно придёшь на юг», – осенило меня собственным фольклором. Оторвавшись от набережной, я попадаю в гольфстрим Невского. Здесь постоянно действующая выставка, под открытым небом, кто на что горазд. Рядом со мной шёл чудак, со скоростью моих ног, он шел, головой ударяясь о небо, ногами спотыкаясь о бег, он выдыхал словами, по городу шёл поэт. Поэтов было видно издалека: он с собой разговор развязывал, с прочими вышивался скучно, мигрени узор невысказанного, либо недослушанного, обкрадывало вниманием прекрасное, ставшее мерзким. Ему, как и всякому питерцу, предстояло пережить этот кризис, нелёгкий период стихов. Надо было его просто переболеть, главное, чтобы без осложнений. Питер – он оставлял поэтам свои автографы прямо на душе. Иногда это было больно, потому что знакомо, чаще приятно, потому что хотелось такое пережить. Будто услышав мои рассуждения, у площади поэт прибавил шагу. Он шёл, а кругом Восстание, выплюнутое Невским.
– Я думала, если ты не придёшь до без десяти час, то я пойду на улицу искать тебя, – встретила она меня на крыльце квартиры, завёрнутая в одеяло и со слезами, уже блестевшими радостью, на глазах, крепко вжалась в мою грудь, словно птица, которая наглоталась свободы и просилась обратно в клетку рёбер. Я её впустил.
– Я считала до ста сначала раз пять, но это не помогло, ты не приходил.
– Надо было по-немецки считать, – скинул я туфли.
– Тогда бы уже тебе пришлось выйти из себя, чтобы меня найти, – улыбнулась влажными губами Шила. – Знаешь, в детстве, когда родители уезжали, я страшно боялась, что они не вернутся. У меня даже был обряд заданий, которые надо было сделать, чтобы они вернулись. Когда ничего не помогало, она использовала последнее и самое верное средство: надо было сходить в туалет. Сидя на белой фарфоровой чашке, она долго тужилась, наконец ей это удавалось, и родители, как ни странно, тут же приезжали.
– Вот дерьмо, как же они смели оставлять тебя одну.
– А ты, ты же смел?
– Не настолько, или тебе снова пришлось прибегнуть к этому способу?
– Нет, я бегала от окна к окну, пытаясь разглядеть тебя на тротуаре.
– А зачем было бегать?
– Чтобы не пропустить тебя при выходе из-за угла. Знал бы ты, сколько людей ходит по ночам.
– Я только что оттуда, я знаю, даже на нашем пятачке под соснами сидят двое и пьют пиво, плевать они хотели на ночь, – тянул я Шилу на кухню, она меня в спальню. В
