уставился на Катю.
– Мы давно не виделись, – заметила она.
– Много чего произошло.
– Но я так рада.
– И я рад.
Катя села за стол. Впервые, разговаривая с Сережкой Мещерским, она не находила нужных слов. Да, много времени утекло, и не надо делать вид, что они оба не изменились. Много чего произошло, и это отразилось на них.
– Я думала, ты уехал куда-нибудь на День города, а потом вспомнила, что сегодня понедельник. – Катя и сама понимала, что мелет чушь.
Да, сегодня понедельник. А вчера был День города, и лило как из ведра все выходные. Поэтому так сыро.
– Я никуда не ездил. – Мещерский оперся на кухонную стойку. – На Тверской на День города поставили козлы и пороли всех желающих.
Катя молчала.
– Инсталяция такая историческая, перформанс. – Мещерский говорил на полном серьезе. – Поставили козлы и показывали, как раньше пороли. Я вот только не в курсе, чем – розгами, или батогами, или нагайками казачьими. И там каждый желающий мог лечь на эти самые козлы и попробовать себя в качестве поротого гражданина.
Катя молчала.
– Ведь это же надо до такого Москве докатиться! – Мещерский криво усмехнулся. – Перформанс как плод коллективного бессознательного из чрева Министерства культуры – порка всех желающих. Это прелесть, это просто чудо. На следующий День города они сделают другой перформанс – покажут, наверное, как вешали декабристов. А что? Не хило. Виселицу поставят на Тверской и разыграют инсталляцию. Как декабристов вешали, а они падали, веревки обрывались, а некто в золотых эполетах махал белой перчаткой – вешайте, вешайте. Смеху-то будет, радости на День города! Потешат народ в киверах и кокошниках новой забавой.
– Сереженька…
– Катя, я просто не могу, я задыхаюсь… Я тут задыхаюсь!
Он отвернулся. Катя встала, подошла к нему, обняла за плечи.
– Тебе вина налить? – спросил Мещерский.
– Налей.
Красное вино.
Мещерский после бокала смотрел так, словно хотел прожечь в ней дыру.
– Что скажешь?
– Сережа, я…
– Или мы совсем уже долбаные идиоты? Что с нами со всеми стало?!
– Мы не идиоты. Ты-то уж точно не идиот.
Мещерский не отрывал от нее горящего взора.
– Я вас любил, – сказал он.
Катя умолкла.
– Я вас любил… Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем, но…
– Сереж, мы сейчас поедим твою пасту, может, даже еще выпьем. И я тебе расскажу о деле, которое там, на Таганке.
Он умолк. Отвернулся.
Потом обернулся. Вроде бы снова прежний Сережка Мещерский.
– И что там на Таганке?
– Это ближе к Рогожской. Безымянный переулок.
– Не бывал там.
– И я тоже.
– И что там, в этом Безымянном переулке, стряслось?
– Там
