дышать от всепроникающей вони. Как бы описать эту вонь поточнее? Ведь кошмар – он весь соткан не только из зрительных образов, но и из запахов. И это самое страшное. Когда женщина просыпается с воплем ужаса, она все еще чувствует этот запах, словно вкус на языке.
Щелок – запах золы, разведенной в кипятке.
Жир…
А вот тут сложнее. Потому что вонь такая, словно варят крепкий бульон. Варят какое-то мясо в одном из клокочущих чанов.
Во сне она всегда видит то, что там плавает.
Мутная жижа. Но так всегда на первых этапах, когда варят мыло.
В чане что-то булькает, с глухим треском лопается. Это лопаются бедренные кости или ребра.
Или лопается череп, и кожа и плоть сходят с голой кости клоками.
Из кипящей клокочущей воды показывается рука – чудовищного вида, багровая, вываренная, со скрюченными пальцами.
Багровая пятка, колено, плечо.
Голова.
И тут же откуда-то со дна выныривает еще одна голова в ореоле спутанных темных волос.
Пустые глазницы. Сваренная заживо плоть.
Женщина в кровати кричит во сне так громко, что ее, наверное, слышно на улице. Кричит так, словно ее пропороли штыком.
Но Безымянный переулок в этот ночной час пуст.
Безымянный переулок хранит свои тайны.
И любит кошмары.
И тайн и кошмаров у Безымянного переулка немало.
Глава 2
Рецепт парфюмера и белые голуби
19 декабря 1907 года
Яков Костомаров проснулся в своей спальне от шума – внизу в детской громко плакал ребенок. Это сын покойного брата Иннокентия Костомарова – крошка двух с половиной лет.
В детской уже вовсю суетились няньки, ими командовала вдова брата. Россыпь быстрых шагов по лестнице вниз – это семилетняя дочка брата, не слушая свою гувернантку-француженку, выскочила из классной и ринулась в детскую. Она не терпела, когда малыш плакал, и всегда принимала самое активное участие во всей этой чисто женской домашней суете.
По булыжной мостовой Андроньевского проезда, спускаясь под горку, громыхали пролетки.
Яков Костомаров сел в постели, спустил ноги в шелковых кальсонах на персидский ковер и почесал всклокоченную потную голову. Потом лениво потянулся к золотым часам – брегету, свисавшему из кармана жилета, небрежно брошенного на спинку кресла.
Одиннадцать часов.
Когда был жив отец, когда был жив старший брат Иннокентий, Яков никогда не вставал так поздно. Шесть утра – они все уже были на ногах. Фабрика диктовала свой рабочий график. Купцы первой гильдии Костомаровы поднимались с первыми петухами. Яков и теперь так поступал, сделавшись после смерти отца и брата единоличным владельцем фабрики.
Но в это утро проспал. Тому имелась причина. Даже две. Вчерашний поздний банкет в Купеческом клубе и… сегодняшний длинный многотрудный день, который потребует много сил. Да, немало сил. Поэтому купец Яков Костомаров запретил себя будить
