style="font-size:15px;"> Они взрослеют, сохраняя в себе оттенки детства.
Они стареют, оберегая очаги молодости.
Она кричит: я не могу жить в этом религиозном плену.
Она кричит: я не могу быть особенной там, где особенность принимается за порок.
Она кричит: ваша коричневая шапка – это преступление.
Как она может носить эту коричневую шапку?
Как кто-то вообще мог сшить такую коричневую шапку?
Вокруг так мало солнца, если оно не отражается в глубине твоих глаз.
Если оно не может впитать тепло твоих рук.
Кто вообще мог придумать такие руки?
Зачем эти руки, если вокруг так много солнца пропадает зря?
Я иду по улице маршала Тито, на которой всегда что-то происходит, словно это не улица, а стиральная машина в общественной прачечной.
Здесь происходит всё.
Асфальт, как стиральный порошок, затирает пятна крови.
Дома с выпученными окнами разлагают внутри своих комнат пятна спермы.
Трамвай с грохотом проверяет на прочность пуговицы, соединяющие чужие друг другу районы.
Витрины строят прохожим глазки, надеясь на лёгкую добычу, на свежее мясо, на новое лицо, среди примелькавшегося однообразия.
Мне хочется кофе и велосипед.
Мне хочется крыши и маску героя.
Мне хочется свежести запаздывающего вечера.
Мне хочется всё, что я уже хотел когда-то.
Мне не хочется ни с кем говорить.
И мне не хочется ничего хотеть.
В такси я одёргиваю плечо, я пишу на бумажке «вези меня по кругу, вези меня вот сюда и обратно, вези меня вдоль и поперёк».
Вези меня подальше отсюда, чтобы я мог вернуться.
Вечер приходит без стука – поправляет волосы, подводит глаза, прячет ненужное по карманам, прячет всё, что может его выдать утром.
Вечер поправляет меня в себе.
Он говорит мне: спокойно, я говорю спокойно; всё, что ты видишь, – станет покоем; всё, что ты видишь, – исчезнет, как только ты перестанешь давать этому имя; как только ты позабудешь имя; как только ты перестанешь приманивать это к себе, протягивая конфетку-пустышку; я говорю спокойно.
Что было дальше?
Дальше дети отказывались понимать, что они – люди на вырост.
Их родители отказывались понимать, что они производят людей на вырост.
Природа отказывалась понимать – чем всем им не угодила плесень?
Природа отказывалась понимать, что вырастая дети перестают думать, что они – плесень.
Природа от них отказывалась.
Она говорила: делайте что хотите, живите как хотите, вырастайте во что хотите – только оставьте меня в покое.
Оставьте меня в моей плесени.
Ибо плесень превращает всё в камень.
Я
