широко распространенную точку зрения.
Таким образом, XIX век, ставший эпохой освобождения евреев всей Европы, оказался интерлюдией между старым и новым антисемитизмом. Еврей – высокомерный, провозгласивший себя богоизбранным и наряду с этим один из тех, кто распял Христа, – превратился в беспринципного спекулянта и испорченного космополита. Совершенно естественно, что дети подражали родителям, и антисемитские разговоры из публичной демагогии и семейных предрассудков перешли в ежедневную травлю в школе. В старших классах гимназии Фрейд также стал понимать все значение своего происхождения от семитской расы. По мере того как антисемитские течения среди товарищей заставили его занять «определенную позицию», Сигизмунд все больше идентифицировал себя с героем своей юности, семитом Ганнибалом.
В то же время открывшиеся возможности манили освобожденных австрийских евреев в другие сферы, не связанные с финансовой выгодой или карьерой. Евреи играли заметную роль в культурной жизни Вены – как творцы и как посредники. Среди них были издатели, редакторы, владельцы галерей, театральные и музыкальные антрепренеры, поэты, писатели, дирижеры, музыканты-виртуозы, живописцы, ученые, философы и историки[17]. Такие имена, как Артур Шницлер, Карл Краус, Густав Малер, дают лишь слабое представление о числе и разнообразии талантов. Евреи делали карьеру в администрации и армии дуалистической монархии – в основном после перехода в христианство, однако некоторые достигали высоких должностей, не принимая крещение. Некоторым еврейским семьям было пожаловано дворянство – как признание богатства или заслуг перед государством, – и при этом они не отрицали свое происхождение, не говоря уж об отречении.
Писатель и драматург Артур Шницлер, крупнейший представитель венского импрессионизма, который был на шесть лет младше Фрейда, так описывал эту двусмысленную ситуацию в автобиографии: «В те дни – в конце периода расцвета либерализма – антисемитизм существовал, как это было всегда, в виде чувства в многочисленных склонных к нему сердцах и как идея с широкими возможностями развития, но не играл значительной роли в политической или общественной жизни». Этот термин еще не был изобретен, и тех, кто не любил евреев, насмешливо называли пожирателями евреев – Juden-fresser. В своем окружении Шницлер нашел лишь одного такого – его все не любили за щегольство, снобизм и глупость. Шницлер считал, что антисемитизм той эпохи считался чем-то неприличным и не был опасен. Тем не менее он вызывал тревогу и чувство горечи. Но со временем ненависть к евреям становилась все более открытой и опасной. Другой образованный житель Вены той эпохи, доктор Валентин Поллак, родившийся в 1871 году, вспоминал: «В моей ранней юности это была всего лишь глухая ненависть. Она отвергалась приличным обществом, но мы остро ее чувствовали и были вынуждены остерегаться жестоких засад хулиганствующих подростков». Австрийские евреи надеялись, что
Вспоминая о своем пребывании в Вене в конце века, немецкий писатель еврейского происхождения Якоб Вассерман подчеркивал, что, в отличие от Германии, «почти все люди, с которыми у меня возникал интеллектуальный или душевный контакт, были евреями… Вскоре я понял, что во всей общественной жизни доминировали евреи. Банки, пресса, театр, литература, общественные функции – все находилось в руках евреев. Поскольку австрийская аристократия не проявляла интереса к подобным занятиям, они оставались немногим нонконформистам – и евреям». (См.:
