«торга» и таким образом проявляет «депрессию». Но я ошибся, потому что на очередной день она вернулась как раз на третью стадию:
– Окей, твари, раз нам с моим мужиком суждено умереть, то хотя бы, блять, переведите нас в одну камеру! Я не готова попрощаться с жизнью без умопомрачительного секса напоследок!
Услышав это, я просто закрыл лицо руками, наверное, впервые покраснев за долгое время, и рассмеялся.
Камеры, куда нас заперли, были в старомодном стиле: по бокам – стены, так что я даже не видел, что рядом делает Ким; фронтальные решетки, из которых особо не высунешься, чтобы хотя бы переглянуться с ней; и невероятно маленькое окно на задней стене. Ведущее во тьму подземелий. Двое солдат, вооружённые до зубов, охраняли оба конца коридора, где находились «клетки». И почти не реагировали ни на выпады Ким, ни на какие-либо мои спокойные просьбы о, например, лишней бутылке воды.
Первое время я был чертовски зол на свою ненормальную.
Я никак не ожидал увидеть её тогда, на побережье Материка, – не успел как следует пришвартовать катер, как меня схватили, а вслед и подоспевшую на гидроцикле Ким. У нас отобрали абсолютно всё: и доказательства невиновности Норда, и оружие, и жетоны, оставив лишь одежду.
Мы успели даже поругаться на этой почве – я настаивал на том, что она не должна была лезть в пекло; Ким же упёрлась в то, что не могла меня оставить. Но уже через несколько часов заточения обида испарилась, и осталось лишь общее чувство сопричастности ко всему происходящему и беспокойство не только за свои судьбы.
Мы не имели ни малейшего понятия, что произошло с Нордом и Грейс. До нас доносились лишь обрывки каких-то слухов, если охранники о чём-то переговаривались. Одна сплетня хуже другой… В те моменты, когда Ким утомлялась выкрикивать очередные пустые угрозы, мы тихо обсуждали предположения и варианты, придвинувшись поближе к решёткам, чтобы лучше слышать друг друга.
– Я не могу так больше… – на десятый или одиннадцатый по счёту день простонала Ким утром.
Я измерял шагами свою камеру, слыша, как в её соседней что-то стучит.
– Знаю, детка, – как можно бодрее ответил я, прислушиваясь к звукам. – Не знаю только, что меня раздражает больше: само по себе пребывание здесь или же то, что до тебя не дотронуться, не дотянуться.
Послышался её тяжёлый вздох, а после Ким тихо прошептала:
– Мне не хватает тебя, Лэн. Очень…
Её откровенности были большой редкостью – даже со мной она продолжала прятать ранимую натуру за маской дикости. И лёгкой, напускной невоспитанности.
– У меня нет никаких вариантов, как отсюда выбраться, – тяжело было сдерживать обречённость в голосе: – Но я не хочу падать духом, и тебе не советую. Кстати, что за звук у тебя там?
– Я играю с долбаным камушком. Швыряю его, блять, об стену, и он отскакивает ко мне.
Я усмехнулся, представив себе картину – Ким с грустным лицом сидит у другой стены и пинает туда-сюда маленький камень.
– У тебя
