не замечал, чтобы он обратился к ним хоть с одним словом. Это молчание – доказательство презрения или почтительности, – многочисленные баулы и картонки той женщины, которую Юло называл принцессой, – все вплоть до костюма ее кавалера еще больше раздражало Юло. Костюм незнакомца представлял точный сколок моды того времени, которая породила бесчисленные карикатуры на так называемых «невероятных». Вообразите себе человека, одетого во фрак, спереди столь короткий, что жилет выступал из-под него на пять-шесть дюймов, а сзади украшенный длинными фалдами, действительно напоминавшими «рыбий хвост», как их тогда именовали, пышный галстук описывал вокруг шеи столько оборотов, что голова, торчавшая из этого кисейного лабиринта, почти оправдывала гастрономическое сравнение капитана Мерля. Незнакомец носил панталоны в обтяжку и высокие «суворовские» сапоги. Огромная камея, белая, на голубом фоне, служила булавкой для галстука, из-за пояса свешивались параллельно друг другу две часовые цепочки; волосы локонами окаймляли щеки и, спускаясь на лоб, почти совсем закрывали его. И, наконец, в качестве последнего украшения воротник сорочки и фрака поднимался так высоко, что голова напоминала букет в бумажной розетке. К этим вычурным ухищрениям туалета, которые противоречили друг другу, а не создавали гармонического целого, добавьте забавные контрасты цветов: желтые панталоны, красный жилет, фрак оттенка корицы, – и вы получите верное представление о высшей изысканности той моды, которой повиновались все щеголи в начале периода Консульства. Казалось, этот нелепый костюм был нарочно придуман для того, чтобы подвергнуть испытанию природную грацию и доказать, что нет ничего столь смехотворного, чего не могла бы узаконить мода. Всаднику на вид было лет тридцать, хотя в действительности ему едва минуло двадцать два; возможно, на внешности его отразились кутежи или же опасности той эпохи. Несмотря на шутовской костюм, в его манерах была известная элегантность, свойственная человеку благовоспитанному. Когда капитан очутился возле кареты, щеголь, видимо, угадал его намерения и, как будто желая ему помочь, придержал свою лошадь. Бросив на него сардонический взгляд, Мерль увидел непроницаемое лицо человека, приученного превратностями времени революции скрывать всякое движение чувства. Лишь только дамы заметили загнувшийся край старой треуголки и эполет капитана Мерля, ангельски нежный голосок промолвил:
– Господин офицер, не будете ли вы так любезны сказать, где мы сейчас находимся?
Есть неизъяснимое очарование в вопросе, который задает случайному спутнику молодая незнакомая путешественница: в самом незначительном ее слове как будто таится целый роман, а если она, опираясь на свою женскую слабость или неведение жизни, просит в чем-нибудь покровительства, разве не возникает у любого мужчины склонность создать несбыточную сказку, в которой ему выпадет роль счастливца? Поэтому простые слова «господин офицер» и учтивая форма вопроса внесли небывалое смятение в сердце капитана. Он попытался рассмотреть путешественницу,