застенчиво улыбалась, глядя на меня, но ничего не говорила… Когда мы прощались, то почему-то чувствовали, что потом нам может не хватить всего: и воздуха, и времени, и самой жизни.
…Да, Париж – это действительно близко! Пространство ведь более управляемая вещь, чем время. И мы с ней что-нибудь обязательно придумаем. Я вот уже почти придумал… Нет, потом оказалось, только думал, что придумал.
И вот, теперь здесь, на войне, у меня почему-то не получается отчётливо вспомнить черты её лица, собрать в одну узнаваемую картинку. Память наложила какое-то табу, жестокий и бессмысленный запрет… Помню все те места в Москве, где мы с ней успели побывать до моего задержания и ареста. Помню, какая она была горячая по утрам и как почти всегда куда-то торопилась. Торопилась сделать нам кофе, торопилась приготовить завтрак, торопилась стать моей женщиной. Помню, как она лукаво улыбалась, выходя из квартиры. Но я забыл её фотографическое лицо. Наверное, это как с иконами святых – нельзя вставать перед святыми ликами всуе и рассматривать их подробности.
Когда мне просто хотелось женщину, я тоже не думал о ней. Никогда не думал о том, что в моей жизни могло быть отдалённо связано с этим именем – Вера. С её именем. Мне всегда нравилось, что у женщин есть такое имя. В нём есть какая-то уверенность. В чём? Не знаю… Просто уверенность. В ней?.. Или это было от неуверенности в себе, которая со мной приключилась тогда? Может быть, в этом имени для меня сошлось общее понимание слова «ВЕРА». Почему-то отчётливо вспоминались только другие женщины. Совсем другие. Их я хорошо помнил. Без имён. Только лица и ноги. Наверное, там больше ничего и не было. Но к ним мне незачем теперь возвращаться. В этом нет никакого смысла. А к ней я не мог вернуться проигравшим.
Наверное, нужно просто хотеть эту жизнь. Очень хотеть. Хотеть отчаянно! Хотеть бешено, чтобы любить в ней кого-то ещё, при этом никого не предавая. Теперь-то я знаю, что самое главное счастье в жизни – это сама жизнь. Просто та единственная жизнь, которая есть у тебя. В общем, живи, пока дают. Потом будет поздно… Неожиданно оказалось, что мы с Верой одинаково равнодушно относились к этому нашему обычному миру, словно должны были родиться где-то в другом измерении, в котором совсем иначе устроено время и в котором вечно может жить не только душа, но и наше единственное тело вместе с пространством наших любимых людей.
…Хохлы в тот день особенно долго поздравляли нас с «добрым утром». Буквально спустя две минуты после прилёта первой мины уже выдавил пару небольших осколков из своей шеи, словно обычные прыщи, продезинфицировал и приложил кровеостанавливающую липучку.
И тут прямо в нашу траншею залетела ещё одна мина-полька. Она была фугасно-осколочная и могла летать почти бесшумно. То есть прилетала всегда таким подленьким сюрпризом. И подлость её в том, что от неё невозможно успеть спрятаться. Если прилетит, значит, прилетит… Такое военное казино, можете делать ставки. Этот прилёт случился совсем рядом, всего метрах в трёх от меня. Хорошо, что до этого
