раз он не ошибается, что эта картина, как и первая, была свидетельством не только убийства, но и некой кощунственной трактовки искусства. Окубо, едва ли не с болезненным взглядом, задержался на фотографии. Его глаза перескакивали с лица девушки на ее искаженное тело, пытаясь вычленить из этого бесформенного хаоса хоть малейшее ощущение того, что когда-то было живым. Наконец, он вздохнул и с заметным усилием сказал:
– Она… она очень похожа на Венеру Милосскую.
Ито почувствовал, как по телу прошел холодок. Он знал, что сейчас они стояли на пороге чего-то намного более мрачного, чем просто совпадение. Венера Милосская – этот символ красоты, совершенства и бессмертия, ставший воплощением классической идеализации тела, превращался в нечто искаженное и опасное в этих убийствах. Статуя, которая была признана символом любви и изящества, теперь служила для убийцы инструментом насилия, исподтишка разрушая ее невинный облик.
Ито тяжело вздохнул и, не отворачиваясь от изображения, сказал:
– Эта девушка на фото – Сакура Миядзаки. Она работала бухгалтером в крупной юридической компании.
Слова, произнесенные Ито, были как прорехи в том, что раньше казалось понятным и логичным. В их мире все было перевернуто, извращено и разложено по полочкам убийцей, который, возможно, не был бы таким уж безумным, если бы не воспринимал каждый поступок, каждое действие жертвы через призму своих искаженных взглядов на искусство. Окубо снова взглянул на Сакуру Миядзаки, и его глаза, казалось, пытались вытянуть из этой картины хоть малейшее объяснение. Но никаких явных признаков на фотографиях не было – только жестокость и молчание. Безупречный образ Венеры, лишенный всех границ и жестов человечности, казался в этом случае не просто ошибкой, а целенаправленным посланием. Может быть, убийца пытался придать ей величие, которое он сам воспринимал как идеал? Может быть, он был уверен, что таким образом он сам создает шедевр, который переживет все эпохи? Ито снова почувствовал, как его сознание переворачивается, пытаясь разгадать логику убийцы, которая становилась все более запутанной и отвратительной. Каждая из жертв, как живописный образ, имела свой смысл, и все эти смыслы переплетались, создавая мрак и безысходность. Аяко сидела тихо, внимательно прислушиваясь к каждому слову Ито и Окубо. Ее взгляд был направлен на фотографии, но мысли начали неосознанно блуждать, пытаясь соединить все детали. Внезапно что-то щелкнуло в ее голове, словно пазл встает на свое место, и она, словно пробуждаясь от задумчивости, медленно повернулась к Ито.
– А что если… – её голос был тихим, но уверенным, словно она только что вырвала идею из темного угла разума. – Что если отрубленные руки – это не просто жестокость убийцы? Что если это знак, символ того, что жертва была причастна к чему-то темному? Может быть, она была замешана в крупных финансовых махинациях?
Ито замер, и взгляд его на мгновение затуманился. Он внимательно посмотрел на Аяко, которая продолжала думать вслух,
