были неизвестны. Открыли решётчатую дверь, ведущую в узкий коридор; по этому коридору мы с рюкзаками и были переведены в одну из камер.
Камера была свободна – специально для нас. Величиной 3х4 метра, сырая, выкрашенная в зелёный масляный цвет, она включала одну кровать в виде квадрата 2х2 метра, решётку под потолком и голую лампочку.
– Располагайтесь. Это камера отдых, – пояснил майор.
Мы возбуждённо высказали кучу естественных вопросов. Майор во второй раз монотонно повторил, что ему поручено держать нас, а кто приказал – он не имеет права говорить. Наша сущность и преступления, совершённые нами, были ему неизвестны.
– Скажите нам своё фамилия-имя-отчество! – предложили мы.
– Не знаю. После скажу, – ответил майор и удалился, скрипнув железной дверью.
Охранники вытрезвителя отнеслись к нам спокойно-безразлично. Дверь нашей камеры выходила в общий коридор и обычно не была заперта. В соседней камере сидели местные люди, все задержанные, как они говорили, «ни за что». Камеры то закрывали, то забывали закрыть, и мы могли выходить в коридор, оканчивающийся удивительно грязным и мокрым туалетом. Один из толчков этого туалета был полон в точности до краёв, да и другие не сияли чистотой. Холодная вода из крана текла по полу и хлюпала под ногами, а по причине голодовки нам было дополнительно холодно. С другой стороны коридор оканчивался решётчатой дверью, за которой сидел охранник и следил, чтобы заключённые не заходили друг к другу в камеры.
Наши вещи остались при нас, и мы, удивляясь неожиданному повороту событий, улеглись спать всемером на большой, холодной лежанке.
10 февраля, среда.
Сегодня – четверо суток нашего задержания и двое суток голодовки.
Воздействовать на общество так, как в здании УгРо, тут уже нельзя. В окно не покричишь – оно крошечное, заделано решёткой и выходит в зарешёченный дворик для прогулок. По рации не поговоришь, по телефону не позвонишь. Колотить в дверь – совсем глупо, здесь, наверное, все колотят в двери, пока вытрезвляются. Остаётся ждать.
В камере. Слева направо: Костя Шулов, Антон Кротов, Саша Казанцев, неизвестный грузин, и Миша Кошелев
Миша Кошелев – первый, утративший оптимизм. Целый день, ослабев, лежит в спальнике и пытается спать. Всего два дня голодовки, да в такой хорошей компании – и вот что-то ему невесело.
Марутенков – противоположность ему. Бодрый, всё время делает свои дыхательные и рукомахательные упражнения, которые я называю «лысая гимнастика». Он говорит, что не надо было хулиганить в здании УгРо, а нужно было спокойно себя вести с самого начала. Тогда и они были бы расслабленнее и помягче. Мы могли бы ходить в город, на базар, звонить и т. п. – считает он.
Костя Шулов, как всегда, активно призывает все громы небесные, телевизионщиков, журналистов, дипломатов, ООНовцев и питерских
