ха, ха, ха! «Шляхетный вчынок», пане! Ну, что ж, – я не скрываюсь. Оскорбил, так оскорбил, – продолжал больной с какой-то гордою улыбкой. – Жена! Ха, ха! Ты-то ее как поважал? Ну, вынимай саблю… Я готов сразиться… Я готов сразиться со всеми вами! Я готов! – повторил он настойчиво, нахмурив брови, и вдруг остановился, умолкнул, словно прислушиваясь к чьим-то словам.
– Ой, дидуню, дидуню! – всплеснула руками Галина.
– Тише! Цыц! – махнул на нее рукой дед, – подай скорее натертого хрену и ветошки.
– Что!? – вскрикнул бешено больной, вскакивая с постели и поворачиваясь к ним с безумным пылающим лицом. – Ты не станешь сражаться с хлопом? Ты прикажешь своим слугам разделаться со мной? Так погоди же, с Мазепой разделаться не так легко! Где же сабля? Где сабля? – хватался он в отчаянии за пояс руками, и, не находя ничего, закричал диким голосом, – ты, ты? Низкий трус, посмеешь сделать это? – и ринулся вперед.
Девушки отскочили с криком. Дед подкрался тихо и поднял с полу рядно.
– Связать?! – продолжал в исступлении больной, – меня, меня, Мазепу, чтоб хлопы вязали!? – Нет! Не удастся! Убью! Задавлю вот этими руками! А! Вот готов один… другой… – рычал он, срывая с лавы подушки и судорожно сжимая их в своих руках.
В это время дед накинул его сзади рядном и крепко охватил руками. Прикосновение это привело в бешенство больного.
– Прочь, прочь! – закричал он, вырываясь от деда. – Предатели… схватили сзади… безоружного! Нет! Нет! Еще есть сила! Живым не дамся! – метался он, стараясь вырваться из объятий деда.
– Диду! На Бога! Не мучьте его! – крикнула со слезами Галина.
– Молчи, дытыно, его надо уложить! – ответил Сыч, делая знак Орысе, чтоб та помогла ему уложить больного на постель.
Но исполнить это оказалось очень трудным. С хрипом и визгом хищного зверя больной впился зубами в плечи Сыча, вцепился ногтями в его тело. Багровое, искаженное отчаяньем лицо исступленного было ужасно.
– Будь ты проклят, трус! Иуда! – хрипел он, задыхаясь. – Вот что ты придумал для меня? А… конь?! – бросился он вдруг с диким криком в сторону и, запутавшись, упал на кровать. Сыч воспользовался этой минутой и набросился с Орысей пеленать его. Почувствовав на себе тяжесть Сыча, больной судорожно забился в подушках. – Пустите! Пустите же, хамы! Люди! Да неужели же Бога нет у вас в сердце? – стонал он раздирающим душу голосом. – Режут веревки! Добейте лучше! Бросьте под копыта! На Бога! – Но Сыч уже не выпускал его.
Не было сил наблюдать эту сцену.
– Диду, диду! – бросилась к Сычу с рыданьем Галина, – оставьте его, не давите!
При звуке ее голоса больной вдруг вздрогнул весь, приподнялся на локтях, впился в лицо Галины каким-то безумным взглядом и лицо его осветилось диким, злорадным выражением. – А и ты здесь, – зашептал он, – плачешь, плачешь теперь? А раньше почему не ушла со мной, как говорил тебе? Пани, шляхетная пани! – продолжал он
