молодого чекиста, соответствует действительности. Так оно и было. Да и было много еще чего…
Правда, на этот счет есть и другие мнения. Автор статьи про Абакумова «На доклады в Кремль он ездил в машине Гиммлера» Е. Жирнов пишет: «Считается, что Абакумову повредила его неумеренная страсть к танцам и женщинам. Коллеги называли его фокстротчиком из-за любви к этому танцу. А в ГУЛАГ его якобы перевели потому, что Абакумов вербовал женщин исключительно в сексуальных целях, а конспиративные квартиры использовал для интимных встреч.
Вряд ли это соответствовало действительности. Большинство оперативников всегда рассматривали женщин-агентов как свое-образную надбавку к жалованью, полагающуюся им из-за вредных условий работы, и за это никого никогда не наказывали. Как рассказывал мне один отставной генерал, в госбезопасности нередко вербовали красивых, но бесполезных в оперативном плане дам, чтобы при случае было чем “угостить” начальство. “Она ж под подпиской! – ухмыляясь, вспоминал старик. – Ни мужу, ни родным ни гугу, полная конспирация”.
На самом деле Абакумова подвели вовсе не дамы. Как рассказывал мне знавший его с 1937 года полковник Сергей Федосеев, у Абакумова, как и у многих других людей, не получивших систематического образования, отсутствовали аналитические способности и прихрамывала память. Собираясь на доклад к начальству, он судорожно, шевеля губами, зазубривал относящиеся к делу цифры, даты и факты и все равно не раз попадал впросак. Зато крепкое телосложение делало его незаменимым при обысках и задержаниях. ГУЛАГу человек с такими способностями очень подходил».
Другой автор, А. Тепляков, в книге «Машина террора. ОГПУ-НКВД Сибири в 1929–1941 гг», опираясь на подлинные свидетельства и документы подчеркивает: «Важно отметить, что самостоятельно уйти с чекистской службы было очень непросто. Считалось, что быстрое увольнение неподходящего сотрудника компрометирует принявших его руководителей, поскольку систему покидал человек, уже осведомленный о секретных методах работы. Понимание того, что чекистская работа заключается в вербовках, проведении провокационных “оперативных игр”, беспощадном следствии и расстрелах вызывали у начинающих работников психологический перелом. Большая часть соглашалась с предложенной судьбой, остальные пытались сопротивляться. В 30-х годах добровольное оставление “органов” часто стоило партбилета. Так, в 1934 г. практикант Особого отдела ПП ОГПУ по Обско-Иртышской области Я.П. Азаренко несколько недель спустя после зачисления на службу был исключен из партии за подачу заявления об увольнении и “дезорганизационную работу среди молодых сотрудников ОГПУ”. Когда курсанты основанной в 1935 г. новосибирской школы НКВД подавали рапорты об отчислении, эти попытки расценивались как “дезертирство с боевого участка классовой борьбы” и решительно пресекались. После соответствующих внушений курсанты забирали заявления и публично каялись на комсомольском собрании в своем “антипартийном и трусливом поступке”. Даже болезненное состояние не гарантировало от обвинений в дезертирстве…»
По мнению Вадима Кожинова, «сами деятели НКВД,
