муравьев, и храбрые солдаты кайзера получат в награду еще по одной стопке яблочного шнапса, да по шоколадке на закуску, как рекомендует великий кайзер…
Дутов почувствовал, как внутри возник холод, пополз по хребту вниз, – он расстегнул крючки на воротнике кителя, – дышать стало тяжело… Несколько казаков на бруствере, нервно заерзали – слишком уж близко подошли немаки, можно разглядеть цвет глаз под касками.
– Не стрелять, – напомнил Дутов, – без моей команды – ни одного выстрела… Иначе они сметут нас.
Цепь все ближе и ближе, сапоги впечатываются в землю, рождая победный звон и панический гул в голове. Войсковой старшина повернул голову в одну сторону, потом в другую, выкрикнул по-птичьи резко:
– Пли!
Грохнул залп. Земля дрогнула. В гауптмана попало сразу несколько пуль, лакированная палка взметнулась в воздух. Пенсне ярко сверкнуло стеклышками и, будто бабочка, развернувшись в полете, упало на землю, прямо под сапоги уцелевшего немецкого солдата.
Раздался второй залп. Солдат, раздавивший пенсне гауптмана, стукнул сапогом о сапог, подпрыгнул, будто балерина, проорал что-то невнятное и хлобыстнулся на землю, растянувшись во весь рост.
– Пли! – вновь скомандовал Дутов.
Третий залп едва ли не начисто смел изрядно поредевшую цепь – от нее осталось лишь несколько человек. Они не замедлили развернуться и, горбясь, трусцой, оглядываясь, побежали назад. Казаки вслед им не стреляли. Лишь Еремеев высунулся из окопа по пояс и громко, приложив ко рту обе ладони, заулюлюкал. Казаки засмеялись – получилось это у Еремы здорово.
– Улю-лю-лю-лю! – в следующий миг прокатился по цепи уже многоголосый крик, возникший сразу в нескольких местах.
Немцы исчезли в кустах – будто бестелесные сквозь землю провалились.
– Духи, а не люди, ваше высокоблагородь, – убежденно произнес Еремеев.
Дутов покосился на него:
– Ну-ка, друг ситный, пройдись-ка по окопу, проверь, все ли живы?
– Да никого не зацепило, ваше высокоблагородь, швабы же совсем не стреляли, шли молча, будто кофию перепились.
– Выполняй, Еремеев, приказание! – Дутов повысил голос.
Еремеев приложил пальцы к виску и неспешно двинулся вдоль окопа на левый фланг.
– На время, пока мы находимся на этом плацдарме, будешь моим ординарцем, – бросил Дутов ему вдогонку.
– Й-йесть!
– Не слышу радости в голосе, – Дутов вновь напряг голос, поморщился – разговаривать на повышенных тонах он не любил.
– Й-йесть!
По окопу к Дутову пробрался Дерябин, лицо озабоченное, щеки испачканы глиной.
– Александр Ильич, нам эти трупы житья не дадут, – подъесаул ткнул рукой за бруствер, в поле, усеянное телами немцев. – Через три дня они вонять так будут, что здесь даже птицы переведутся.
– Что
