твоя мама вдруг взяла и… умерла?
– Не знаю.
– А я знаю, – произнес он, размазывая по лицу горячий, спортивный пот.
– Тебе, что, больше не о чем со мной говорить?
– Да ты слушай, слушай. Я бы тоже умер.
Я был уверен, что Левка шутит. Разве так просто и легко – умереть? Разве прежде не надо хорошенько намучиться?
– Кто здоров, тот не умирает, – возразил я.
– Смерть не спрашивает, здоров ты или нездоров. Хочешь умереть – милости просим. Она сама тебе поможет. В стакан чая какую-нибудь гадость подсыплет или вложит в руку финку – пырнул себя в грудь, и нет Гирша. Или возьмет веревку, шепнет: «Обмотай, Гирш, шею! Привяжи к крюку на потолке и вышиби из-под своих ног табуретку», и повиснешь, дружок, как гирлянда!
– Пусть шепчет сколько угодно, я шею никакой веревкой никогда не обмотаю…
– А мой дед Георгий, бывший царский полковник, представь себе, обмотал. Узнал, что за ним утром чекисты придут, и полез в петлю.
– Кто, кто?
– Чекисты. У вас в Литве их не было. Поживешь у нас подольше – узнаешь, – буркнул Левка. – Только про наш разговор никому…
Мог бы и не просить – про его деда, царского полковника, я тут же забыл (мало ли чего Гиндин может наплести!), но доверие Левки мне польстило. Правда, и страху он на меня нагнал изрядно: чекисты, яд в чае, финка в груди, веревка на шее…
Как я себя ни успокаивал, что он – великий умелец привирать, на душе у меня было муторно и тревожно.
Забеспокоилась и Гюльнара Садыковна. Ее, видно, не столько огорчало отсутствие на уроках Левки (по нему в школе никто особенно и не скучал), сколько полное неведение о состоянии здоровья Розалии Соломоновны. Что с ней? Ни я, ни мама ничего определенного не могли ей ответить. Отделывался невнятным бормотаньем про «шибко плохую башку» и хитрован Бахыт.
В один прекрасный день на подворье Бахыта спешился отчаянный Шамиль, который на своем отполированном рысаке привез в седле сухонького, как сноп сжатой пшеницы, морщинистого старика в потертых парусиновых штанах и помятой шляпе. Щупленький, с аккуратно расчесанной седой бородкой, в очках на горбатом носу, он бабочкой-однодневкой впорхнул в Бахытову хату, вежливо попросил посторонних – хозяина и Левку – выйти и, когда те, изумившись нагловатой вежливости незнакомца, выполнили его просьбу и выскользнули во двор, направился к кровати, на которой лежала безропотная Розалия Соломоновна.
– Строгий, однако, начальник, – пожаловался Бахыт Шамилю. – Может, скажешь, кого ты к нам привез? – И как всегда, когда волновался, закурил самокрутку.
– Лекарь и хиромант, – отчеканил Шамиль, с завистью следя за тем, как над продолговатым, голым черепом Бахыта льняной ниточкой вьется вожделенный дымок.
– Кто, кто? – опешил старый охотник, угадав желание чеченца и протянув ему набитый махоркой кожаный кисет. – Угощайся. Вон сколько
