возродился в сыне своем, но это возрождение, эта метемпсихоза были обновлением, улучшением и как бы очищением. В отце мы видим сильную наклонность к иронии, скептицизм, дошедший до отрицания всего, кроме «конвенансов», властолюбие, а главное, «капризность» характера. Можно ли отрицать в сыне те же черты? Правда, талант Герцена придал им другую окраску, осмыслил многое, что в старике являлось непосредственным и порою даже грубым проявлением натуры. Но сущность дела от этого нисколько не изменяется. Герцен ничему и никогда не мог отдаться целиком. Его капризный, прихотливый ум никогда не принадлежал ничему безусловно, а облюбовав какой-нибудь предмет или человека, начинал немедленно же «подкапываться» под него, отыскивать в нем недостатки и, увлекаясь этой работой, доходил в крайности своего увлечения до парадоксов. Поэтому и могут существовать о Герцене такие разнообразные мнения. Одни считают его «идеалистом тридцатых годов» (например, A.M. Скабичевский, Анненков), другие – чистым пессимистом (например, Н. Страхов). На основании сочинений Герцена можно доказать, и даже блестяще доказать, не только эти два утверждения, а еще десять им подобных. В богато и разнообразно одаренной натуре Герцена сочетались противоположные элементы. Он глубоко переживал все направления своей эпохи; во всякой сфере, куда бы он ни обращался, он сказал новое слово, но он не мог что-либо безусловно признать и чему-нибудь отдаться целиком, тем менее навсегда. Поэтому-то такие прямолинейные люди, как, например, Чернышевский, прямо-таки недолюбливали его и называли «баричем», поэтому никогда никакой определенной программы у Герцена не было. Возьмите его отношение к Европе. Он совершенно рассорился с ней и наговорил ей так много жестокой правды, как никто и никогда: ни в настоящем, ни в будущем европейских народов он не хотел видеть ровно ничего хорошего. Это уже крайность, излишняя взыскательность ума и натуры, которые требуют или всего, или ничего. Совершенно так же относился Иван Алексеевич к России и к самой жизни. Герцен поддался чувству обиды и не хотел даже видеть новых ростков, которые давала европейская жизнь на его же глазах. То же вышло у него и с эмиграцией, от которой он как будто требовал чего-то идеального, а не найдя его, дошел до раздражения, почти до брани. Только на одно – на науку – он никогда не посягал, а как и почему это получилось, увидим ниже. Пока же довольно сказанного и довольно помнить, что темперамент Герцена был прямым отрицанием политической агитации, которая немыслима без фанатизма, что его глубокий, но капризный аристократический ум, его наклонность к созерцанию влекли его к художественной деятельности. Вытянуть миросозерцание Герцена в одну линию невозможно, и только одна черта проходит красною нитью через все его настроения. Эта черта – реализм, стремление к положительной мысли.
Переходим к рассказу. Совершенно естественно, что между отцом и сыном, несмотря на несомненную любовь первого и привязанность второго, столкновения были неизбежны как между двумя властолюбивыми, слишком близкими в