p>Подняв шторку, пассажир выглянул в окно.
Лицо у него было примечательное – узкое и длинное, с выпуклыми ореховыми глазами, тонким прямым носом и стрельчатой бородкой.
Фамильное лицо.
Его слегка портил шрам, рассекающий уголок верхней губы, – то ли от птичьего когтя, то ли от стилета. Но пассажир, поверьте, давно с ним свыкся.
– Гиллигут!
Крик всполошил копошащихся в лопухах кур.
От постоялой избы мимо кареты босиком по раскисшей земле, по конским «яблокам» грозно прошла дородная баба в одном исподнем. В руке у нее раскачивалась тряпка.
– Гиллигут!
Стукнули ворота пристройки.
Исподнее мелькнуло внутри. Раздался скрип половиц. Что-то звякнуло, дзонкнуло, белая, в рыжих пятнах кошка выбралась оттуда, уселась, отвернув голову.
Пассажир улыбнулся.
– Беги, Гиллигут, беги, – шепнул он себе под нос.
Впрочем, даже если бы некий Гиллигут его и услышал, было уже поздно.
– Вот ты где!
Шлепок. Еще шлепок. Звонкий. Смачный. Мокрой тряпкой по мягкому.
– Ма-а! – басовито взревели в пристройке.
А затем, топоча так, что все вокруг содрогалось, звенело и сыпалось, придерживая портки, из ворот вылетел детина лет восемнадцати. Высокий. Плечистый. Толстозадый.
Кошка, мявкнув, прыснула в сторону.
– Ма!
– Вот тебе!
Тряпка догнала беглеца и ужалила в жирную спину.
– Ай! – Детина припустил.
Мать не стала преследовать сына. Раскрасневшаяся, отдуваясь, остановилась перед каретой.
– Извините, господин, – слегка поклонилась она пассажиру, – сейчас ваш багаж погрузят. Уже скоро.
Пассажир серьезно кивнул в ответ.
Хотя едва сдерживался, чтоб не расхохотаться.
– Уж такая бестолочь, – произнесла устало женщина.
Пассажир завел глаза к обитому тканью с розанами потолку кареты, мол, что поделаешь, и опустил шторку.
Происшествие с Гиллигутом его развлекло.
Несколько мгновений он прислушивался, затем из саквояжа на противоположном сиденье достал спички, снял узорчатый колпак с лампы, прибитой к боковой стенке, чиркнув спичкой, поднес ее к фитилю.
Занялся желтый язычок пламени.
Прикрутив его на минимум, пассажир вернул колпак на место.
Внутренности кареты задрожали в мерцающем свете.
Из того же саквояжа была извлечена длинная игла и ком желтоватого воска.
Пассажир снял перчатку с левой руки, несколько раз сжал-разжал исколотые тонкие пальцы. Иглу взял со вздохом. Было видно, процедура эта для него рутинна и не очень приятна.
Острие кольнуло мизинец.
Капля крови набухла на кончике пальца. В свете лампы она казалась переливчато-черной.
Пассажир, сморщившись, отложил иглу. Затем, держа мизинец на весу, костяшками правой руки продавил в восковом коме углубление.
– Ишмаа…
То ли слово, то ли всхлип из стесненного горла.
Мизинец, качнувшись, нырнул в ямку. Воск мгновенно потемнел и, будто живой, сомкнулся вокруг пальца.
– Ишмаа, – тихо повторил пассажир. – Ишмаа санех.
Лампа мигнула.
Пассажир откинулся назад, задирая вверх фамильное лицо с рассеченным уголком губы. Стукнул беспокойно каблук сапога.
Далеко, словно в другом мире, распахнул дверь постоялой избы круглолицый Гиллигут. Нагруженный цветастыми тюками и сундуком, он затопал, спускаясь с низкого крыльца. Вышел за ним на порог приземистый усатый мужик, держащий в каждой руке по чемодану.
Пассажир выдохнул.
Под рукой лежал восковой человечек. Желтый, с темным пятнышком внутри. Очертаниями пятнышко напоминало ящерку.
– Ганаван, дом Бриццоли, – негромко произнес пассажир. – Найдешь господина Терста, Огюма Терста.
Пятнышко в человечке пыхнуло искоркой.
Восковая фигурка перевернулась и встала на ноги. Несколько неловко прошлась по краю сиденья, потом, присев, спрыгнула на пол.
– Тссс… – сказал пассажир.
Человечек понятливо прижался
