травля, самая настоящая травля. Я шел мимо одной старухи, торчавшей на пороге грязного отеля, когда услышал, как меня окликают, демонстрируя в улыбке испорченные зубы:
– Добрый вечер, Жюль!
Я решил, что она выбрала имя наугад, но пройдя еще немного, был встречен теми же словами.
– Как дела, Жюль?
После, собираясь все вместе, они заходились в отвратительном хохоте и отпускали комментарии, которые невозможно передать на бумаге.
Я знал, как поступили бы многие на моем месте. Они бы сцапали парочку проституток и заперли бы их в тюрьме Сен-Лазар, чтобы у девиц появилось время подумать о своем поведении.
Хватило бы одной демонстрации силы, и, возможно, на меня стали бы смотреть с некоторым уважением.
Но я этого не сделал. Мною руководило не чувство справедливости. И не жалость.
Скорее всего, я не желал играть навязываемую мне роль. Я предпочел притвориться, что ничего не слышу. Я надеялся, что им надоест. Но эти девицы – сущие дети, которые никогда не довольствуются одной шуткой.
О пресловутом Жюле сочинили песенку, которую проститутки принимались петь или кричать во все горло, стоило мне появиться. Другие, когда я проверял их документы, пробовали канючить:
– Не будь скотиной, Жюль! Ты такая лапушка!
Бедная Луиза! В тот период она больше всего боялась не того, что я поддамся пагубному желанию, а того, что могу принести домой какую-нибудь дурную болезнь. Я подцепил блох. Когда я возвращался в нашу квартирку, мадам Мегрэ заставляла меня раздеваться и принимать ванну, а сама в это время чистила мою одежду на лестничной площадке или перед открытым окном.
– Наверное, ты прикасался к ним сегодня. Почисти как следует ногти!
Разве не утверждали знающие люди, что можно подхватить сифилис, отхлебнув из чужого стакана?
Все это было весьма неприятно, но я узнал то, что должен был узнать. Разве я не сам выбрал профессию?
Я бы ни за что на свете не стал просить, чтобы мне подыскали другое занятие. Но мое начальство само приняло необходимые меры: предполагаю, это было сделано скорее из целесообразности, нежели из уважения к моей персоне.
Меня перевели на вокзалы. Если быть более точным, прикрепили к некоему темному и зловещему зданию, которое зовется Северным вокзалом.
Как и в больших магазинах, здесь можно было укрыться от дождя. Но не от холода или ветра, потому что, без сомнения, в мире нет другого такого помещения, в котором гуляло бы столько сквозняков, сколько в зале ожидания Северного вокзала. В течение долгих месяцев я страдал жесточайшим насморком, составив конкуренцию старине Лагрюму.
Только не думайте, что я жалуюсь и из чувства мести выношу сор из избы.
Я был совершенно счастлив. Я был счастлив и когда мерил шагами улицы, и когда следил за так называемыми
