кабаре.
– Тебе нравится то, что ты видишь? – спросила она, укладывая руки ему на плечи.
– Да, – обнимая ее бедра, ответил он, – я уже боготворю это тело. Оно точно…
– Тело змеи, что ползет меж камней, при луне, отливая изумрудной кожей? – оживая, отвечая движением на каждый его поцелуй, засыпая его лицо волосами, спрашивала Лейла.
– Да, – шептал он, когда она отпускала его губы.
– Точно гладкая, сверкающая на солнце шкура черного леопарда, – льня к нему, прогибая спину и уже заражая его своим огнем, вкрадчиво говорила Лейла, – леопарда, что разрывает свою жертву – разрывает легко и красиво? Да?
Эта женщина смеялась над ним, кусая его губы, мочки ушей, пальцы. Она, совсем еще юная, играла с ним так, как взрослая кошка, искушенная в забавах всей тонкостью своей кошачьей природы, играет с пойманной мышью.
– Да, конечно, – ища губами ее губы, готовый к борьбе – яростной, отчаянной, хрипло повторял он.
– Лейла! Лейла! – кричал в коридоре за дверью женский голос – повелительный и капризный.
Она, утопив в меховой накидке, брошенной на пол, пол-лица, плечи, локти и грудь, прогнувшись волной, отдав его рукам свои бедра, была далеко отсюда. Но этот крик коснулся слуха Давида. Голоса уже были слышны у самой двери. Давид едва успел дотянуться, чтобы одной рукой зажать рот Лейлы.
Дверь на другом конце костюмерной открылась.
– Лейла! Ты здесь? – спросил тот же капризный женский голос.
Свет внезапно ослепил Давида, еще сильнее сжавшего ладонью рот женщины.
– Боже! – воскликнул голос. – Здесь что, прошли сарацины?!. Ох, я больше не буду давать приемы. Казимир, уведите меня отсюда. Это не мой дом.
Свет потух. Дверь закрылась. Шаги уже таяли в коридоре, когда Давид от боли сжал зубы – Лейла, превратившись в один сокращающийся мускул, прокусила ему руку. Отпустив ее рот, морщась, Давид с трудом разжал кулак. Сам не зная, зачем делает это, он провел ладонью от лопаток до ягодиц еще тесно прижимавшейся к нему женщины. В бледном предрассветном свете, падавшем из окна, он увидел на спине Лейлы темный след. Ее кожа стала липкой. Это была кровь – его кровь.
– Ты самый выносливый зверь, каких я только встречала, мой милый Давид, – запрокидывая голову, проговорила она.
Он опустился в тот же мех, и Лейла волной перетекла на его колени. Ее глаза уже были трезвы, и он вновь увидел на ее губах улыбку, с которой не мог смириться – холодную и бесстрастную.
– Ты слишком жестоко обошлась с моей рукой, – стараясь быть беззаботным, сказал он.
– Не страшно потерять десять капель крови.
– Вот как? – усмехнулся Давид.
– Да. Не страшно потерять ее всю. – Она взяла его руку в свою, поднесла к своим губам, вылизала темные пятна. Затем, поднимая глаза, сказала: – Страшно другое, Давид.
– Что же?
Но Лейла словно и не услышала его вопроса.
