peg"/>Люди, которые живут в ином измерении, нежели вы, не смеют не то чтобы рассуждать, а даже думать о том, как мало времени потребовалось вам, чтобы забыть о чем-то, и как долго вы что-то или кого-то помните. Они просто ничего не знают о времени, в котором живете вы.
У меня то дождь, то солнце.
Это даже хорошо!
Я люблю, когда забьется
Звездопад под капюшон!
Наперекор – ни сделать, ни сломать.
Наперекор – лишь испоганить душу.
И я б, наверно, съела аттестат,
Чтоб вывернуть учение наружу.
Самой себе глупее стать, чем есть.
А для тебя – глупее, чем я буду.
Наперекор – хотела душу съесть,
Да не нашла достойную посуду…
«Похороните меня за… ложью»
«И каждый, кто на свете жил, любимых убивал…»
Я не знала, любила ли нас бабушка. Да и не хочу, наверное, знать.
Бабушка уже давно была на пенсии, но продолжала работать, и не где-нибудь, а на заводе «Красный Котельщик» – огнеупорщиком. Тяжелая, вредная работа. Ее коротенькие, грузные ноги наливались вздутыми варикозными венами, и оставалось только удивляться тому, до чего же она быстро передвигается и всё успевает: работа, дом, да еще дочь-инвалид вечно в больнице, навещать с «передачкой», а теперь еще – внуки эти… Одна – от одного брака дочери. Другая – от второго… И сколько бы их еще наплодилось, не останови больница! Да, мать – строгая, гавкает, но плохому не научит. Этих безмозглых всегда учить нужно!
Иногда нашу маму выписывали из больницы: в «отпуск» – под ответственность домашних.
– Что ты делаешь, дура! О господи, мучение мне! Понарожала их на мою голову, и сама, идиотка, по больницам. Мужики тебя и угробили! Никогда мать не слушала. – И отталкивала свою непутевую дочь с такой силой, что та спотыкалась о порог и падала.
– Мамочка, не ругайся. За что, мамочка…
– Раньше надо было головой думать. А вам всё мать – враг. Первая красавица была, голос какой, женихи какие сватались, а ты пошла неизвестно за кого – и чем ты закончила! И эти выродки еще мне! На х.. они тебе были нужны! От убийцы нарожала. Тебя угробил, знал, куда бить, – и дочери своей алименты не платит. —
Это бабушка уже о младшей внучке. С таким красивым именем – Любовь. Мама назвала…
Наступали выходные. Бабушкин маршрут был традиционно одинаков – рынок. «Закупиться» на неделю, ато и месяц вперед. Любимая тачка – и пешком до ближайшего рынка. Ее искусству торговаться и покупать всё вдвое дешевле можно было позавидовать, – если бы не так стыдно!
– Уступай, хозяйка. Это рынок. Ни тебе, ни мне. Видишь, двое сирот на моей шее. Мать их больная – то ли живая, то ли нет. А я на пенсию их кормлю-одеваю. Давай, возьму 10 кг яблок, но цену пополам!
Мы с Любой стояли рядом как живые аргументы, «потупившиеся» от боли и стыда.
– Ба, ну хватит. Пошли уже. Чего ты позоришь нас и себя? Не надо нам этих яблок.
Бабушка уже переходила на болгарский, чтоб никто рядом не понял, и, маскируясь этим «на-своем-языке», вновь позволяла себе откровенный крик:
– Замолчите уже! Я лучше знаю, что надо, что нет! Яблоки – это железо. И матери вашей таскать. Разве их там кормят в больнице!
(Я уже и не вспомню эту фразу на болгарском языке. Да и вряд ли захочу вспоминать.)
По пути домой тачка трещала от мешка яблок, 3-литровых баллонов сметаны, меда, масла… и всякого «бабушкой-выторгованного».
Через месяц или два – мама умерла.
Прыгнула с 7 этажа, куда ее перевели после промывания желудка.
Спасли – от передозировки таблеток. И всё вроде обошлось. И вот уже капельница считает секунды… И врачи, прикрыв дверь палаты, выдохнули: «Спи-отдыхай…»
Но – август. И – открытое настежь окно. На седьмом-то этаже – без нянечки или санитарки рядом…
Спустя три секунды мамы не стало. Столько ей понадобилось, чтобы сорвать капельницу, рвануть к окну и – полететь вниз.
И уже ни одной секунды – на сомнение или страх.
«Прощайте, больницы! Прощай, боль! Прощай, добрая мамочка! И дети, – прощайте. И – простите. Вам всем лучше без меня. Легче.
Я давно уже умерла… Еще 15 лет назад. Когда стала такая же сумасшедшая, как весь этот мир…»
Но мы с сестрой ничего не знали.
Бабушка
