выбрасывать. Потом все приведешь в порядок. Конечно, многое тебе не понадобится, вон хлама-то сколько! А ты женщина молодая, теперь, когда за бабушкой ухаживать не надо, может, и замуж выйдешь.
Отремонтируешь свою квартирку, мебель поменяешь… На девушку без жилищных проблем охотники найдутся!
Наверняка бесхитростная соседка хотела подбодрить Надю, но ее слова вызвали только раздражение:
– Нет уж, охотники за жильем мне не нужны!
– Чего кипятишься? Ты и сама по себе девушка приятная и образованная, но ведь действительно, если бы не старенькая бабушка, давно уж замуж вышла, и детки, может, были…
– Не нужны мне никакие женихи и никакие дети! Лучше бы бабушка была жива! – Надя заплакала.
– Тяжко тебе без нее? – погладила по плечу Антонина Гавриловна. – А ты в церковь-то ходила? Сходи, поставь свечечку, помолись за упокой души. И тебе спокойнее станет, и бабушке там легче.
Надя редко бывала в церкви, да и молиться не умела, однако послушалась совета.
В небольшом храме было почти безлюдно. Одна старушка молилась у иконы Пресвятой Богородицы, часто крестясь. Две женщины в темных платках деловито сновали, поправляя свечи, протирая стекла на иконах. Надя встала перед распятым на кресте Спасителем, поставила свечку, неумело перекрестилась.
«Прости меня, Господи! – зашептала она. – Я виновата в смерти бабушки. Если бы она не разнервничалась тогда, если бы я не убежала, а побыла с ней… Прости меня, Господи!»
– Чтобы снять тяжесть с души, надобно исповедаться.
Надя вздрогнула от неожиданности. Рядом с ней стоял священник, благообразный старичок лет семидесяти.
– Православная? – ласково спросил он.
– Да. Но я никогда не исповедовалась.
Она огляделась вокруг, ища какую-нибудь кабинку с решеткой, как в кино показывают. Потом вспомнила, что это у католиков. Как же исповедуются в наших церквях? Она не знала.
– Пойдем, дочь моя.
Священнослужитель отошел в сторонку. В углу было мало икон, и свет из окон не достигал туда.
– Наверное, у причастия давно не бывала, ну да Бог простит, – сказал священник и, пробормотав что-то и перекрестившись, предложил:
– Рассказывай, что на душе у тебя, дочь моя.
«Прямо так и рассказывать, или перекреститься сначала надо?» – пронеслось в голове у Нади, но перекреститься она постеснялась.
– Я думаю… что виновата в смерти своей бабушки… – тихо начала она и взглянула на попа.
Его лицо осталось бесстрастным.
– Мы с бабушкой жили вдвоем, ей было семьдесят девять лет. В последние годы она болела, была слаба и уже не выходила на улицу.
Слово за слово, подбадриваемая наводящими вопросами священника, она рассказала ему все.
– Ты раскаиваешься,
